Внимательно его изучив, я понял, что пассажирский поезд «Фауд-курьер» делает трехминутную остановку в этом захолустье ровно в три часа двадцать семь минут.

Это вселило в меня оптимизм, и я уселся на сырую скамью, пристроив рядом с собой рюкзак, достал оттуда небольшой детекторный приемник и включил тихонько ночное вещание «Джаз-бомб», сразу попав на песню Пинка Вествуда «Малышка на миллион».

Еще я достал пенал с набором для чистки оружия. Я, конечно, не надеялся качественно почистить «Соер», но хотя бы протереть, чтоб не так сильно воняло «пороховым перегаром», я счел возможным.

Прикурив от своей «Заппы» сигарету, я, устроив на коленях тряпку, пенал и пистолет, тихонько подпевал исполнителю в припеве: «Хоть ты сама на миллион, любовь всего дороже».

Мне было максимально хорошо, насколько может быть хорошо человеку, который опять лишился машины, совершил тройное убийство и сидит Хиус знает где в ожидании йети знает чего.

Единственное, что меня смущало, это то, что сон наваливался на меня с новой силой, и я уже буквально начинал с ним бороться, используя свою несгибаемую волю.

Несколько раз, глядя на свои руки, протиравшие оружие, я дергался, открывал глаза и видел те же самые руки с тем же самым стволом. В какой-то момент в голове зазвенело, а в затылке проснулись знакомые иголочки. Я с трудом отложил свое «рукоделие» на скамью и попытался встать, но ноги были какими-то ватными и трясущимися.

– Так-так… – сказал я вслух, скорее, для самоуспокоения, нежели в попытке сформулировать какую-то мысль.

Почему-то шея снизу стала горячей, а ночь передо мной вдруг обрела четкую предметную контурность. Даже если бы в мотеле мне подсыпали в еду или питье какие-то наркотики, они не сработали бы, так как я освободил желудок от лишнего, по крайней мере, это случилось бы раньше и легче…

В затылке гулко нарастала пульсирующая боль. Я оперся руками о край скамьи и, сжав всю свою волю в кулак, вновь попытался подняться. С третьей попытки мне это удалось, когда я схватился левой рукой за край навеса. Радио продолжало тихонько играть, но музыка давно превратилась в какой-то хрипящий шелест, словно приемник потерял волну.

Зодиак великий! Меня всего затрясло, когда я заметил, как из темноты в куполе света на перроне сгущается какой-то сумрак, имеющий очертания человеческой фигуры.

Я болезненно сощурился, пытаясь сфокусировать зрение, одновременно при этом слегка наклонившись, чтобы взять со скамьи пистолет. Этот непростой маневр едва не стоил мне равновесия, и я из последних сил сомкнул пальцы, снова схватившись за край.