– Да пошел он! – неожиданно взорвалась она, прежде чем Антон успел вставить хоть слово, – пусть подавится своими деньгами и домами! Мне ничего от него не нужно, ни черта, ясно?!

Она резко встала, высокая и стройная, как и думал Антон, и ударила кулаком по ладони. Теперь она была богиней ярости, и он снова чувствовал себя букашкой перед этим совершенством. Но странное спокойствие внутри никуда не делось, и это поражало Антона почти так же сильно, как и эмоциональный всплеск незнакомки.

– Я все отдам на благотворительность или просто откажусь, пусть кто угодно забирает, – прошипела она, Антон понимал, что сейчас она высказывает все это своему отцу, надев на реагирующего и слышащего человека его маску. Он не возражал, это были лишние минуты в ее обществе. Первые и последние минуты. – Ясно?! Ни черта не оставлю себе! Не будет никакой последней воли, я не позволю командовать и распоряжаться моей жизнью, не позволю! Не знаю, зачем я проделала весь этот путь, 5 часов в гребаном самолете, может звонки моей мамочки просто достали меня или я хотела лично убедиться, что он поступил как трус… а может, пришла пора поставить точку и порвать все нити. И мне плевать, кто и что подумает, они не жили с этим уродом, они не плакали все те слезы, что я плакала, они не мечтали умереть или вообще не рождаться, так что пошли они все!! Папочка в коме, почему ты такая черствая… да пошли вы все на хрен! Я такая черствая, потому выжила, и единственное, что помогало мне выжить – моя злость и умение быть черствой! И не смейте судить меня, вы меня вообще не знаете и понятия не имеет, о чем я говорю!

И тут до нее дошло, что она почти кричит на совершенно незнакомого человека, Антон видел это по ее лицу, по широко распахнутым удивленным глазам. Больше всего на свете ему вдруг захотелось подойти и обнять ее, но он стоял в коридоре, все еще парализованный ее неведомой силой.

– Простите, – прошептала она, смущаясь и опять садясь на кресло возле кровати, – я просто устала и перенервничала… Простите, пожалуйста, я не должна была…

– Все нормально, – мягко ответил Антон, – я не знаю вашу историю и, конечно же, не имею права вас судить. Но я думаю, вы имеете право чувствовать то, что чувствуете, тут никто вам, да и любому другому, не указ. Но вы сами себя судите, и это неправильно.

Он смутился, дико, как никогда раньше, но почему-то заставил себя продолжить, может потому, терять ему уже было нечего, а может потому, что она слишком нравилась ему.

– Иногда надо быть жестким и даже черствым, иногда надо злиться, только так можно дать отпор злу и несправедливости. Теперь я это точно знаю. Нельзя только становиться таким навсегда, и вы не стали. Если бы стали, взяли бы его деньги, или что он вам завещал, и жили в свое удовольствие, не заботясь, откуда они и от кого. Так что вы не вправе обвинять себя.