– Ну да, – прошептал он, глядя застывшим взглядом на мерцающий экран, – а отряд маленьких крылатых эльфов по ночам стирает белье, складывает и гладит, а днем закрывает забытую дверцу холодильника, выключает газ, когда огонь вдруг гаснет, и собирает огрызки, брошенные мимо ведра.

И он был раньше этим эльфом, его труд был невидимым, зато любой малейший промах – чудовищным и непростительным.

Игорь тряхнул головой, прогоняя страшных призраков прошлого, он сам дошел до простой истины: концентрируйся на хорошем – и его станет больше, а всё плохое ослабеет. Какой смысл изводить себя тем, что было когда-то? Так это никогда не кончится, он по собственной воле навсегда останется в прошлом, где время остановилось, а жизнь больше похожа на ад. А ведь он приложил столько сил, чтобы вырваться, столько терпел, чтобы быть здесь, быть совсем другим человеком.

2 года в грязной дешевой общаге мало чем отличались от жизни дома, с той лишь разницей, что его сосед ограничивался только косвенными насмешками, никогда не называя его в лицо жирным или тупым неудачником. Зато без спроса пользовался всеми вещами Игоря, а свои запирал в шкафу или уносил с собой шнуры от DVD плеера и аккумулятор от ноутбука. Денег на отдельное жилье не было, начинающий повар едва мог прокормить сам себя, но и эти два года были лучше жизни с родителями. А потом случилось чудо, из множества именитых и титулованных гуру на остров почему-то приехал он, никому не известный молодой толстяк, радостно ухватившийся за возможность изолироваться от мира. Собеседование вел пожилой шеф, имеющий собственный ресторан во Владивостоке, а Роман просто сидел в углу комнаты, уткнувшись в ноутбук, лишь один раз он окинул Игоря взглядом своих мертвых глаз, когда Игорь сказал, что не только не имеет ничего против, но даже будет рад никогда не покидать остров и не иметь связи с миром вообще. «Только иногда, может, раз в месяц я бы хотел позвонить маме, – робко сказал он, – а так мне даже выходные не нужны».

Но и право на звонок раз в месяц он тоже использовал нерегулярно. Разговоры с матерью возвращали его в тот кошмар, который он хотел бы забыть. Печальным или делано-бодрым голосом она спрашивала его, как дела, всё ли хорошо, вздрагивая от каждого звука и обрывая беседу торопливыми словами: «Ну все, ОН пришел, пока». Она отключалась, а ему снова становилось плохо, как будто яд, сконцентрированный в том доме, просачивался сквозь телефонную трубку прямиком в его душу, отравляя и калеча то, что начало было расправляться и оживать. Чувство несправедливости, злость и обида смешивались в его сердце в горький коктейль, разъедающий, как кислота. Почему она еще там, почему не ушла в самом начале, когда Игоря еще не было и в помине? Почему позволяла издеваться над ним и над ней? Почему обрекла его, беззащитного ребенка на жизнь, в которой не было ничего, кроме унижений, травли и страданий? Зачем она мучает его сейчас своим печальным голосом или притворным оптимизмом? Или она тоже считает его свиньей, радеющий только за свою шкуру? Неужели не понимает, как это убийственно для ребенка, видеть, как кто-то день за днем унижает его мать на его глазах?