Вот как надо писать, думал я. С такой же бравадой, щедростью и удовольствием от приключения. Не избегать классических форм и мечты о грандиозном идеале из страха прослыть старомодным, а набраться смелости, чтобы облечь время, в котором я живу, в мраморные предложения, бронзовые слова и статуи из золота, серебра и нефрита, и с помощью лучших средств и материалов прошлого воздвигнуть памятник настоящему дню. Пусть он будет монументальным, чрезмерным — головокружительная оргия фантазии c техническим совершенством коммерческого китча. Я должен сбить читателя с ног. В этом моя задача. Я должен опубликовать одновременно классический венок сонетов и пятьдесят эпических стихотворений, написанных александрийским стихом, не выказывая ни малейшего сочувствия к моим так называемым коллегам, которым недостает мастерства, чтобы сложить и четверостишие правильным пятистопным или шестистопным ямбом. Я должен набраться смелости, чтобы писать о важных темах: мире, смене столетий — и оставаться при этом ясным и доходчивым, как классическая мраморная статуя в ослепительных лучах полуденного солнца. Не погружаться во тьму, боясь, что свет устарел и вышел из моды. Не прятаться в безопасном одиночестве эксперимента, а говорить то, что хочу сказать, не кокетничая неуверенностью и растерянностью, которая вызывает столько симпатии, а метко и решительно, так, чтобы у несогласных перехватило дыхание. Я должен вспомнить, как получать удовольствие от приключения, и, вместо того чтобы ограничиваться копанием в частных движениях души, так как мелочность духа считается приметой настоящей литературы, а ограниченность — знаком мастерства, подарить крылья чудовищам и демонам мифических размеров, и да разлетятся они над семью морями и всеми континентами, которые я измыслю. Другие назовут это китчем, прикрываясь в оправдание собственного бессилия мыслью о том, что искусство воспевает все незаконченное, несовершенное, хрупкое и временное, но время сотрет их следы, как море стирает отпечатки собачьих лап на песке.

Все это я сказал Клио, только сформулировал не так удачно, как сейчас, когда пишу, и она рассмеялась.

— Если ты собрался подражать классическим формам, — ответила она, — возможно, для начала стоит поработать над твоим грандиозным животом.

6

Выставка противопоставляла бренность и нетленность искусства. Многие скульптуры были повреждены, большая их часть — помечены следами многовекового пребывания на морском дне, покрыты разноцветными водорослями, раковинами, кораллами и губками. Но и те были тщательно отлиты из бронзы или высечены из мрамора и затем покрашены. Иронично, если подумать. До того как попасть в музей, настоящие археологические находки, действительно поднятые со дна моря, подверглись бы очистке и реставрации. У Херста же печать распада и прошедших столетий являлась неотъемлемой частью произведения. Среди экспонатов мы видели ослепительно-белую мраморную статую полулежащей женщины. Ее поджатая нога и лицо были местами отбиты, а высеченные на теле губки — оставлены такими же белыми, как все остальное. Абстрагированная от иллюзии пестрой подводной жизни, статуя являла собой памятник тлену.