– К сестре-то не забудь! Доложи, чтобы ехали!

Тот поправил на плече сползшую лямку, кивнул, не оборачиваясь:

– Зайду.

И деловито заторопился, заспешил, наверстывая даром потраченное время.

И мы пошли вслед за ним – сначала по лугу, потом нырнули в кустарник, который вновь скрыл от нас никольские избы, потом тропа разошлась, наш попутчик взял левее и сразу скрылся из глаз, а мы вошли в редкий сосняк и стали подниматься по песчаному косогору туда, где торчала между сосен коричневая луковица никольского храма с покосившимся тонким крестом.

Перед глазами моими все еще стояла эта баба в темном платке и ее равномерные, автоматические движения, с которыми она пускала свою косу, а в ушах – шелест умирающей травы. Потом я стал думать о неизвестном мне Рафаиле, который зачем-то родился, зачем-то жил и, должно быть, тоже радовался этой жизни, этому солнцу и этому теплому луговому запаху, а теперь умер и лежал, обмытый и одетый во все чистое, в темной избе под образами, дожидаясь, когда его оплачут и отнесут на кладбище, где положат в землю рядом с его родными и со временем забудут, как когда-то забудут и нас, и всех тех, кто будет после нас.

Тени от сосен лежали на земле вперемежку с солнечными пятнами, и серые, вышедшие из-под земли корни старых деревьев пересекали тропу и снова прятались среди травы и ярко-зеленых кустиков брусники. Один из них, могучий, толстый, выгнулся над тропой, словно сказочный мост, и мне отчего-то вдруг стало казаться, что мы только по какой-то странной случайности или недоразумению оказались сегодня здесь, в самом центре сияющего плотного гудящего дня, который принадлежал совсем не нам, а тому, кто, лежа со вчерашнего вечера под образами, терпеливо ждал, когда живые найдут время исполнить по отношению к нему свой последний нехитрый долг. Словно кто-то, имеющий власть, распорядился отдать ему одному и этот полуденный томительный жар, и жужжание шмелей, и непрекращающийся щебет птиц, и прозрачный, напоенный солнечным светом воздух, и янтарные подтеки на сосновой коре, и теперь все живое изо всех сил спешило исполнить это распоряжение, как будто речь шла совсем не о прощании, а, наоборот, о встрече, так, словно мертвый не уходил, а возвращался сегодня домой, в этот лес, на этот луг, в этот солнечный день, который стал теперь его домом, но который уходил от нас, еще живых, чтобы дать место другим дням и другому времени.

– Надо же, Рафаил, – сказал мой попутчик и понимающе усмехнулся.

Потом сосны расступились, и я увидел кирпичное здание сельпо, а за ним – обшарпанный фасад никольской церкви с тонким, покосившимся крестом на ржавом куполе и зеленой, недавно выкрашенной колокольней без колоколов.