88. Русский человек
88. Русский человек
1
Русский человек всегда представлялся мне в образе того старого рыбака, который много лет подряд каждый день ездил на рыбалку, – этот мрачный человек с истерзанным временем лицом, глубокими морщинами и вечным загаром, – он всегда поднимался на гору, наклонив голову и упершись взглядом в землю, держа свой видавший виды старенький, дребезжащий велосипед, – так, как будто однажды ему открылось что-то немыслимое и невозможное, после чего улыбка навсегда сошла с его лица, словно он понял вдруг, что никакой надежды уже нет да, впрочем, никогда и не было;– что, куда бы он ни пошел, что-то будет всегда стоять на его пути, не давая ему двигаться и дышать, – словно всё, что бы он ни сделал, обернется, в конце концов, против него самого – как будто он был он в чём-то виноват перед Небесами и мирозданием.
Сизиф обидел богов, и ему было, что вспомнить, вкатывая на гору проклятый камень; может быть, он даже улыбался или даже сплевывал с вызовом, тогда как нашему рыбаку никакие боги никогда не переходили дорогу, а просто однажды он столкнулся с этим немым, безгласным, безглазым чудовищем, которое поселилось внутри него и теперь медленно высасывало соки из него и его жены, из его детей и близких, а заодно положило седину, обрекло на нищету и болезни, и теперь медленно, но верно теснило его к могиле.
И это видение чудовища было, похоже, пострашнее всякой власти, всякой войны, всякого ужаса, который приходит к нам снаружи.
2
Было что-то отталкивающее в этой слабости, в этом постоянном выпячивании своих недугов, ран, ужасов, тоски, боли – как будто все это не только доставляло удовольствие, но и само было следствием свободного выбора, как будто ты специально выбрал это и теперь предъявлял всем как свою собственную, изначальную природу.
Никто не хотел подняться, расправить усталые плечи, поднять голову, но все хотели по-прежнему страдать, тосковать и мучиться – не потому ли Бог ничего не может сделать вместе со всем своим искуплением, приняв на себя всю тоску, все ужасы, всю кровь мира, ибо нельзя же спасти упавшую в грязную воду куклу, можно только вытащить ее, высушить и снова положить, чтобы она бессмысленно таращила глаза, склонив на плечо голову. В конце концов, спасение предполагает не только спасителя, но и спасаемого – того, кто отказывается от привычных страданий ради того, чтобы как-нибудь выкарабкаться из ямы, в которую попал. Следовало бы иметь только один критерий – помощь, но русский человек страстно любил эту бесконечную тоску, неухоженность, грязь, нищету; тут он был в своей стихии, так, словно Царство Небесное уже обрело ясные и зримые очертания, которые точно совпадали с этими русскими бескрайними просторами, захламленным и почти не пригодным для жизни пространством, так что все, кто не мог вместить этого своим малодушным сердцем, оставляли его, бросали и перебирались в другие места, где не было Бога, а черт выглядел до смешного домашним, и все это – глядя на разоренную землю, на опустевшие деревни, на доживающих свой век старух.