– А ты смиряйся, – сказал владыка, и было непонятно, говорит ли он серьезно или шутит. – Ты ведь монах… А коли монах, так и смиряйся… А ты как думал.
– Не христианское это дело, – бубнил в трубку Нектарий, приберегая напоследок этот аргумент.
– А я тебе и не говорю, что оно христианское, – соглашался владыка. Потом, понизив голос, добавил:
– Только ты вокруг себя-то не забывай смотреть. Или, может, ты думаешь, что Христос в христианском мире жил? Если ты так думаешь, то значит – пора тебя из игуменов гнать.
Обещание изгнать его из игуменства, кажется, произвело на отца Нектария большое впечатление. Он словно весь съежился, стушевался, угас и стал вдруг похож на большую мягкую игрушку, с которой можно делать все что угодно.
– Пускай тогда деньги платят, – сказала эта игрушка, надеясь, что владыка по крайне мере оценит его заботу о благе матери русской православной церкви.
Однако, похоже, в голове владыки плескались совсем другие волны.
– Нектарушка, – сказал на том конце провода ледяной голос владыки. – Я тебя породил, я же тебя и зарою, если только ты не прекратишь безобразить… Какие тебе еще деньги, аспид ты ненасытный?»
И он так выразительно и громко постучал своим тяжелым посохом на том конце провода, что пол под ногами отца Нектария как будто задрожал, а сам он съежился еще больше и стал похож на податливого и мягкого медведя.
2
Поскольку в связи с грядущим спектаклем многие дороги в поселке были перекрыты, а все знаки перевешены, то ездить по поселку приходилось почти вслепую. Благодаря этому в одном из таких переулков я влетел прямо под «кирпич» в объятия гаишников, которые, похоже, были так расстроены, что даже не пытались заняться своими прямыми обязанностями, заключавшимися, как известно, в том, чтобы крепить свое собственное благосостояние, благосостояние своей семьи и благосостояние различных родственников и друзей.
«Ну, как же вы, уважаемый, не смотрите на знаки, – печально сказал гаишник, и на лице его отразилась неподдельная печаль. – Знаете ведь, какая у нас беда». И он выразительно обвел рукой, словно приглашая и нас принять участие в их вселенской печали, от которой не было спасения.
Я уже хотел было сказать ему в ответ, что беда это длится уже тысячу лет, но потом передумал, решив, что он знает это и без меня.
А над поселком вовсю ревел и шумел Борис Годунов:
«