Время, от которого не было спасения, потому что оно было только твоим собственным дыханием, твоим собственным сердцебиением, твоим собственным взглядом, очерчивающим твой собственный, едва пригодный для жилья, дом.

– Мы живем в Аду, – негромко сказал в ответ Мозес, ни к кому в особенности не обращаясь.

– Чему же ты тогда удивляешься? – спросил Иезекииль. – В конце концов, в Ад никто не попадает просто так.

– Мы живем в Аду, в который попадают просто так, – твердо сказал Мозес. – Спросите у Анны Болейн, если не верите мне…

110. Окончание истории Анны Болейн

110. Окончание истории Анны Болейн

Не стоило, впрочем, забывать и о снах – хотя бы потому, что сны – это обратная сторона Ада, Мозес, – так сказать, его визитная карточка, с помощью которой этот последний хотел бы ввести нас в заблуждение, как относительно нашей жизни и судьбы, так и относительно самого себя, – что, впрочем, ему прекрасно до сих пор удавалось.

И верно. Не надо было иметь никаких семи пядей во лбу, чтобы заметить, что многие люди, поумнее тебя, Мозес, принимали этот мир за то, на что он изо всех сил всегда старался походить, а именно, за мудрую и добропорядочную леди из мексиканского сериала, – этакую белозубую милашку, которая не могла пройти мимо нищего, чтобы не купить ему гамбургер; и при этом не переставала на каждом шагу цитировать Джефферсона. Тогда как на самом деле этот мир был скорее похож на старую, раскрашенную потаскушку с гнилыми зубами, которая наткнулась на тебя в темном переулке в тот самый момент, когда у нее кончились деньги.

А ведь это-то, Мозес, и означало, – выражаясь несколько напыщенно и тривиально – что жизнь есть сон, то есть нечто, вольно или невольно намекающее на реальность, которая скалила зубы где-то совсем неподалеку, обещая неминуемое пробуждение со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Жизнь есть сон, Мозес, – сон, который мы все видим по-своему, так что, наверное, точнее было бы сказать, что жизнь – это миллионы и миллионы снов, соприкасающихся и вступающих в пространство друг друга, переплетающихся и расходящихся, идущих вместе или возвращающихся вспять, повторяющихся вновь и вновь и узнающих себя в других снах, но чаще всего так же мало отличающихся друг от друга, как и рыбьи икринки; так что при желании мир можно было бы уподобить большой банке осетровой икры, где ты странствовал в своих сновидениях вместе с себе подобными, называя одни сны «бодрствованием», а другие, собственно, «сновидениями», время от времени предаваясь размышлениям о различиях, существующих между теми и другими, хотя с самого начала было ясно, что и те и другие заставляют нас забыть о реальности, которая называлась Адом.