– Я так и подумал. Трудно было не узнать. Ты орал, словно влюбленный павиан.

– Неправда, – обиделся Иезекииль. – Я кричал так, как мне подсказывало внутреннее чувство.

– То есть неубедительно и не к месту, – съязвил Амос.

– Вот именно, – сказал Иезекииль. – Если не кричать, то кто же тебя тогда услышит? Это – как стул Исайи, работает только тогда, когда ты на нем сидишь, – добавил он, обращаясь больше к Мозесу, чем к Амосу.

– Прежде, чем ты соберешься вопить в следующий раз, советую тебе поделиться этой мыслью с господином Аппелем, – посоветовал Амос.

– По-моему, ты куда-то шел, – Иезекииль недвусмысленно кивнул головой в сторону коридора.

– Вопрос только куда, – сказал Амос. – Боюсь, что после твоих воплей у меня случилась легкая амнезия.

Он помолчал и затем добавил с грустью:

– Впрочем, если мое общество вам неприятно…

Вслед за этим голова его, чуть помедлив, скрылась за дверью.

– Погоди, – остановил его Иезекииль. – Ты знаешь, что Фрум дал своей жене яду?

Голова Амоса немедленно вернулась в прежнее положение.

– Еще бы. Об этом все знают. А что?

– Ничего. Вот Мозес, например, не знал.

– Нет? – спросил Амос. – Ты что, правда, ничего не знаешь?

– Нет, – сказал Мозес.

– Да ты что? – удивился Амос. – Это потому, что ты не читаешь газет, Мозес. Его оправдали присяжные. Можешь себе представить? Это был первый случай в судебной практике… Говорят, они прожили вместе почти пятьдесят лет… Представляешь себе? Пятьдесят лет…

Почти пятьдесят лет, Мозес.

Пятьдесят лет, как один день.

Из этого, похоже, можно было сделать вывод, что мы все-таки живем в Аду, сэр. Разумеется, не в том смысле, что мы умудрились попасть в место, называемое Адом, где нам приходится расплачиваться за те или иные совершенные в прошлом легкие провинности, но только в том, что мы сами и есть тот самый Ад, в котором нам приходится существовать, от дня ко дню разворачивая знакомые и обжитые пространства, которые мы привычно именуем миром, чаще даже не подозревая, что никакого мира, похоже, просто-напросто не существует, потому что мир, Мозес, – это только фантом, – жалкая попытка снять с себя ответственность, чтобы переложить ее на какие-нибудь стечение обстоятельств или не зависящие от нас причины, – уловка, прельщающая своей простотой и очевидностью, раскрашивающая сумерки прошлого и будущего и делающая твое существование более или менее сносным, тогда как стоило только чуть-чуть присмотреться, как становилось ясно, что эти пространства, по которым тебе приходилось блуждать, – все эти «сегодня», «вчера» или «завтра», – есть только разворот твоей собственной оставленности, ничего не знающей ни о вине, ни об искуплении, – стоянки, тянущиеся от Раамсеса и Сокхофа, безо всякой надежды привести тебя когда-нибудь в обетованную землю, из чего можно было заключить, Мозес, что Время, с которым мы связываем столько надежд, есть только Время Ада, Мозес. Время изгнания, настигающее тебя, вечно бредущим где-то между Хашмоном и Бен-Яаконом, чтобы подарить тебе свои незамысловатые подарки, – заливающий глаза пот и скрипящий на зубах песок.