Она и в самом деле посматривала на него пристально и строго, словно на провинившегося сына-школьника, который прогулял урок, а может быть, так оно и было, и он, вправду, был этим самым сыном, а дама, в некотором роде, его матерью, и кто бы мог, в самом деле, поручиться за обратное? – то есть, поручиться, конечно, могли бы многие, да только что от этого проку в мире, где нельзя поручиться даже за то, что нельзя поручиться уже ни за что, Мозес?

Как бы там ни было, но ему было приятно думать, что он не ошибся и сидящая напротив дама, конечно же, является его матерью (иначе, с какой стати она стала бы смотреть на него так пристально, то отводя от него взгляд, то вновь возвращая его назад?), а сам он – прогульщик и двоечник, а чернильные пятна на пальцах и подбородке нисколько не свидетельствуют о его прилежании, а только вводят в заблуждение, – впрочем, я ведь сказал думать, а не доказывать, и путать эти две вещи все равно, что путать созвездие Гончих псов с псом, лающим животным (прекрасное, к слову сказать, сравнение, которое не стыдно, пожалуй, и позаимствовать, тем более что все прекрасное, как известно, трудно и дается не всем и не каждому).

В конце концов, это нежелание что-либо доказывать, свидетельствовало только о том, что он ни в коем случае не станет никому навязывать свою точку зрения, а уж тем более остережется ввязываться в спор, предоставив это тем, у кого в графе «специальность» стоит «философ» или «критик», тогда как ему всегда доставляло удовольствие марать эту графу безнравственным почерком – безнравственным в прямом смысле слова, потому что человек без профессии (даже если он неплохо разбирается в светотени, цветовой гамме и проявителях) – это уже что-то из ряда вон, в особенности, когда ему уже за тридцать или около того, и все, чего он в этой жизни достиг, это сомнительная работа пресс-секретаря в каком-то задрипанном футбольном клубе по имени «Цви», о котором шутили, что все, что ему не хватает, так это чугунного мяча. Уж конечно, такого человека нельзя пускать на порог и любая мать, имеющая взрослую дочь, охотно подтвердит это, уж будьте уверены. Не оттого ли и дама напротив смотрела на него так строго и печально, ибо жизненный опыт безошибочно подсказывал ей, что тот, кто сегодня прогуливает школу, может кончить лишь прочерком в графе, да еще странным выражением глаз, дай Бог, чтобы только одним этим, поэтому сейчас же домой, вымой руки и, пожалуйста, не забудь про мыло, а потом немедленно за уроки, что вам там сегодня задали, и прошу тебя быть повнимательнее, не как в прошлый раз, а не то будешь переписывать хоть сто раз, и не сутулься, посмотри, на что похожа тетрадь, а это еще что такое, нет, ты меня доведешь до сумасшедшего дома, если так пойдет дальше, то можешь быть уверен, что ничего хорошего из тебя не выйдет, будешь вечно за другими дерьмо убирать, да не сутулься же, говорю тебе, сядь прямо, – sovoir vivre, спорить с которой было не только бесполезно, но и опасно, он и сейчас не всегда мог взять в толк, чем можно было бы защититься от ее настойчивых домогательств, пожалуй, лучше всего тут подходило бегство, сэр, поскольку все аргументы, которые он знал, рано или поздно повисали в воздухе, пугая его своей бесполезностью (все эти тщательно подобранные и отточенные аргументы), – пожалуй, все-таки бегство, сэр, единственный способ, хотя и довольно постыдный, но кто бы предложил лучшее?