– Убирайся к черту, – сказала она, отворачиваясь.
– Или Маргариту, – добавил Давид, поднимаясь.
– Я сказала – убирайся!
– Уже, – и он направился к двери.
Впрочем, прежде чем уйти, он что-то сказал напоследок. Кажется:
– Оставляю тебя в приятном ожидании.
Или:
– Кто ждет, тот дождется.
Или еще что-то в этом роде.
Одним словом, какую-то глупость, без которой можно было, наверное, прекрасно обойтись.
…Впрочем, где-то в глубине души, он совсем не был уверен в том, что сказанное им было в действительности правдой.
Что там греха таить, сэр. Иногда ему приходило в голову, что, может быть, все было совсем наоборот, – что именно литература была хранительницей той чистой, ничем не разбавленной боли, которую невозможно было почувствовать нашей грубой плотью, но которая все же иногда настигала нас, – возможно, подобно тому, как она однажды настигла старую жестяную церковную кружку, которой посчастливилось как-то услышать обращенные к ней слова старого монаха, – те самые, от которых она должна была кричать, причитать и плакать, вместо того, чтобы продолжать стоять, не делая даже попыток показать, что слышит и понимает услышанное, потому что боль ее была столь велика, что ее, пожалуй, уже нельзя было даже назвать болью.
Разве что литературой, сэр.
Разве что литературой, Мозес.
Этим не поддающимся никакому пониманию событием, которое находилось в явном противоречии с тем, что было написано в первых строках Торы:
Потому что, в конце концов, гораздо больше доверия вызывали сегодня слова старого монаха, которого не могли ввести в заблуждение ни шум голосов в храме, ни шарканье шагов, ни даже звяканье монет, время от времени падающих в отверстие закрытой церковной кружки.
126. Карпангельдирьеро
126. Карпангельдирьеро