– Со львами?

– Да. Со львами. Я ходила туда иногда к своей подруге, она живет на последнем этаже. И всегда все было замечательно.

– И потом ты упала.

– Да. И потом я упала. Не то поскользнулась, не то подвернула ногу. Прямо лицом. А самое ужасное было то, что мне было не встать. Как будто меня что-то держало и не пускало.

– Интересно, – сказал Давид.

– Можешь не сомневаться. Интереснее не бывает.

Дым от ее сигареты стелился как трехполосный флаг.

– И что потом?

– А потом я почувствовала себя вдруг такой мерзкой и грязной, что мне самой стало страшно. Знаешь, как будто меня окунули в чан с дерьмом. Так, как будто хуже меня никого не было и нет. Так, словно меня сейчас раздавят, как какую-то гадкую букашку. И никто даже этого не заметит.

– С чего бы это? – спросил Давид, пытаясь понять то, о чем она говорила.

– А я откуда знаю? – Дым подхватил и разметал трехполосный флаг. – Все, что я знаю, это то, что я лежала на полу грязного лифта и думала, что хуже меня нет в мире ни одного человека. Знал бы ты, какой это был ужас, Дав. Тем более что мне в голову полезло тогда Бог знает что. Какие-то кошмарные воспоминания, о которых я уже давно забыла. Какая-то грязная дрянь, о которой думаешь, что она никогда уже больше не вернется. И все это, представь себе, стоит у меня перед глазами, как будто это было только вчера.

– Пожалуй, не позавидуешь, – сказал Давид.

– Вот именно, – Ольга замахала рукой, чтобы разогнать дым. – А теперь представь себе всю эту грязь, которая стоит у тебя перед глазами, а сам ты даже не можешь толком встать на ноги, как будто тебя придавили каменной плитой. А потом ты вдруг понимаешь, что все это – что-то вроде предупреждения. Как будто предупредили, что тебе следует поменять свою жизнь, иначе этот грязный лифт будет преследовать тебя, пока не убьет… Понимаешь?

Она затушила сигарету и сразу потянулась за следующей.

– И что было потом? – спросил Давид.

– Потом, – Ольга негромко засмеялась. – Потом я решила, для начала, перестать врать.

– Ясно. Значит, теперь мы, наконец, узнаем всю правду.

В голосе его, между тем, не было ничего веселого, словно за его словами прятался совсем другой, невеселый смысл.

– Боюсь только, что это не та правда, от которой ты будешь радостно прыгать.

– Переживем, – сказал Давид не слишком, впрочем, уверенно.