Карпангельдирьеро, Мозес. Именно так: карпангельдирьеро, черт меня возьми… Кто понимает высокую красоту этих созвучий, тот остановится, чтобы еще раз услышать это великолепное, ласкающее слух: карпангильдирьеро!.. Кто понимает, разумеется… Я согласен: не все, что существует на свете прекрасно или даже просто приятно. Есть вещи отталкивающие или даже вселяющие отвращение. Тем не менее, все, даже самое ужасное, имеет свое собственное имя. А это совсем несправедливо, как мне кажется. Ведь самые красивые слова, пленяющие нас подобно этому восхитительному карпангельдирьеро, не значат ровным счетом ничего!.. Вот они проносятся перед моим умственным взором, словно мыльные пузыри, – прекрасные, но, увы, совершенно бесполезные, не имеющие своего пристанища, ибо пристанищем всякого слова, без сомнения, является обжитая им вещь. Не слышу ли я порой их тихий голос, жалобно шепчущий мне: Мозес! Миленький братец Мозес! До каких пор скитаться нам, не имея собственного дома? Как долго еще будем мы носиться в неизреченном пространстве, лишенные плоти, словно проклятые навеки духи, – ибо всем известно, что плоть каждого слова, это облекшая его вещь? Помоги нам, миленький братец Мозес! Спаси нас! Выручи из беды! – Но чем же утешу я бедные создания, прозрачные, как мысли младенца? Я полагаю, что здесь не в силах был бы помочь и сам Адам Кадмон, ибо сей последний обладал лишь властью именовать уже существующее, вытаскивая из вещей таящиеся в них до поры имена, тогда как в нашем случае требуется могущество совсем иного рода и как раз в этом-то нам отказано раз и навсегда! А, между тем, разве можно было бы обнаружить в этом могуществе что-либо кощунственное или противоречащее Общей Идеи Миропорядка, относительно которой сходились, в конце концов, все, кому не лень: и Лейбниц, и рабби Шимон, и даже автор трактата «Против ученых», полагающий, что когда Истины нет, то нет и нас, а когда она есть, то есть и мы? Кому бы, в самом деле, помешало, если бы кто-нибудь подошел ко мне однажды, чтобы сказать: карпангельдирьеро, Мозес! А я бы ответил: карпангельдирьеро, сэр. Разумеется, карпангельдирьеро, дружок. И разве плохо было бы, если бы кто-нибудь осведомился у меня во время прогулки: нет ли у тебя с собой случайно карпангельдирьеро, Мозес? А я сказал бы, делая равнодушное лицо, хотя моя душа в этот момент, возможно, танцевала бы от счастья, как в первый день, когда она взглянула на мир: отчего же? Я всегда ношу карпангельдирьеро с собой, как того требует мораль и традиция. Недопустимо появляться в общественных местах без карпангельдирьеро. А если бы Р., к примеру, вдруг вздумалось спросить меня: а что ты, собственно, думаешь о карпангельдирьеро, Мозес? – то его вопрос уж конечно не застал бы меня врасплох. Я ответил бы ему со всей обстоятельностью, и уж, наверное, мой ответ был бы в самую точку, потому что не такая эта вещь, карпангельдирьеро, чтобы говорить о ней между делом и впопыхах, просто заполняя болтовней время. Ведь если слово прекрасно, то, стало быть, прекрасен и предмет, который оно обозначает и в котором живет. Как же иначе, Мозес? Неужели слово – это только бумажная обертка, в которую можно завернуть все, что угодно? Вот отчего я все-таки думаю, что если существуют прекрасные созвучия, смысл которых нам непонятен, то, несомненно, должно существовать также и нечто, отвечающее этому созвучию, – нечто столь же прекрасное, облеченное в плоть – словом, прекрасная и удивительная вещь, обитающая в ином мире, о котором мы не подозреваем точно так же, как, видимо, не подозревают о нем и эти бедные скитальцы, потерявшие некогда свою отчизну и тоскующие теперь в безумной жажде воплощения – и в этом они, конечно, схожи с нами, людьми… А может быть, дело обстоит не совсем так, Мозес? И этот таинственный и ни на что не похожий мир, наполненный таинственными и ни на что не похожими, неназванными вещами, есть только Грядущая Возможность – скрытая в глубине Времени? Тоска, тоскующая в своем ожидании необязательного, – сон жаждущий стать явью, – шорох еще не распустившихся листьев, – смех еще не рожденного младенца Мозеса? А эти призраки слов – всего только тени, которые отбрасывает скучающее в одиночестве Ничто? Быть может, однажды на рассвете или на исходе дня, как раз перед закатом солнца, все эти, ничего не знающие, потерявшие надежду и уставшие от своих скитаний слова, поднимутся в небо – словно почуявшие приближение зимы журавли – и, оставив нам непонятное чувство сиротства, навсегда покинут нас, чтобы совершить невозможное: сотворить свой собственный, новый мир, по своему образу и подобию?..