О чем она тогда говорила, кроме погоды и книжки Гадамера, которая приводила ее тогда в такой восторг?

Кажется, это был вечер воспоминаний, сэр. Вечер воспоминаний или что-то в этом роде.

Именно так, сэр. Если память не изменяет, то он начал вдруг ни с того ни с сего вспоминать свое детство. Почему-то в последнее время это доставляло ему удовольствие. Прошлое, готовое вернуться, стоило тебе только позвать его. Чужая, далекая страна. Набережная с гранитным парапетом. Светлая арка моста над водой. Отец за оконным стеклом, склонившийся над бумагой и забывший о его существовании. Дождь, хлынувший вдруг с почти чистого неба и превративший серый пыльный асфальт в черный и чистый. Капли воды, текущие за шиворот.

Он готов был рассказывать и дальше, если бы вдруг ни уперся в этот пустой, отрешенный взгляд, смотрящий мимо тебя и видящий сейчас то, что ты не видел и никогда уже не увидишь.

Потом она сказала:

– А я страшно любила в детстве собирать стеклышки. Особенно весной, когда они вдруг вспыхивали в какой-нибудь грязной луже. Мне кажется, я тебе об этом уже рассказывала.

– Да, – сказал Давид. – Я помню.

– Ты не представляешь, как я это любила, – продолжала она, не обращая внимания на его слова. – Я помню, что у всех детей были какие-то игрушки, куколки, зайчики, а у меня – спичечный коробок, куда я складывала эти стеклышки, хотя родители мне и запрещали. Мне казалось, что эти стеклышки делают меня такой же живой, как и они сами. Как будто они были способны заполнить ту пустоту, которую я чувствовала внутри… Понимаешь?

– Пустоту? – переспросил Давид.

– Да.

– Ты сказала пустоту, – повторил он, вспоминая.

– Я сказала «пустоту» – сказала она негромко. – Потому что я точно знаю, что в детстве у меня не было меня самой, не было того, что называют «душой». А когда у тебя нет души, то вместо нее есть только пустота, только дыра и больше ничего… Это скучно, конечно, но что делать, если во мне не было ничего такого, ничего особенного, как в этих разбитых стеклышках? Я и сейчас какая-то плоская внутри, а уж тогда и подавно. Поэтому я общалась с разбитыми осколками в луже и была сама собой только тогда, когда меня наполняли эти сверкающие стеклышки. Они словно заполняли эту пустоту и делали меня счастливой. Чего бы там ни было потом, но я никогда не была более счастливой, чем тогда, когда засыпала вечером со спичечной коробкой под подушкой.

Она помолчала немного, потом добавила:

– А потом мне пришлось, как и всем, начать общаться с самой собой, и это было ужасно, хотя на самом деле вроде ничего особенного не происходило. Просто мне приходилось теперь закрывать эту дыру чем-то таким, что не могло сравниться с моими осколками. Книгами, школой, новостями, выставками, друзьями. Теперь приходилось говорить – «я думаю» или «мне так кажется», и это было очень тяжело, потому что если говорить честно, все это было мне совершенно не интересно и не нужно. Как будто мне все время хотелось только одного – остаться там, в детстве, с моими сверкающими осколками, а не жить так, как будто самое интересное должно было быть где-то там, впереди. А мне просто надо было не видеть эту чертову дыру, которой была я сама, и я затыкала ее, чем придется. Поэтому, когда я читала книгу, то делала это не затем, чтобы оказаться там, куда приглашал автор, а только для того, чтобы отгородиться от той пустоты, которая, если выражаться высоким стилем, была все-таки моей душой. Вот почему я всегда хотела путешествовать. Потому что в путешествии ты весь вывернут наружу и тебе не надо беспокоиться о том, что у тебя внутри и не надо оправдываться за то, что тебе скучно то, что интересно всем…