Как-то утром они проснулись с Мариной на даче, в старой деревянной, скрипучей постели. Кирилл, еще не открывая глаз, сказал: «Машину придется продать! Пока ее Генка совсем не разбил… Дачу придется пока тянуть. А тебе, мадам… Придется укладываться в бюджет — чуть поменьше! Этак рублей на триста!»

Он, стараясь не встретиться с ней глазами, быстро встал. Накинул спортивный костюм и через пару минут мелькнул за окнами в швейцарской вязаной шапочке.

Вот так просто складывалась их новая жизнь…

Ничего особенного, конечно, не произошло. Продали, действительно, машину. Залатали так или иначе дачу. Отдали какие-то, неожиданно всплывшие, долги.

Кирилл стал отдавать жене полностью свою зарплату — сто рублей первого числа каждого месяца и восемьдесят семь — семнадцатого. Тоже каждого месяца…

Марина положила, конечно, пять тысяч на срочный вклад… «На всякий случай!»

В последний момент купила себе отличное бельгийское пальто с модной тогда ламой — и на зиму и на позднюю осень.

Еще что-то из обуви — ребятам…

Не могла отказать себе во всякой мелочи из парфюмерии — тогда только что стали появляться французские пробные партии.

И… Затихла! Словно впала в какое-то оцепенение…

Только один раз, дней через двадцать после их невеселого решения, Марина вспомнила сравнительно давний разговор с одним из ее «авторов» на телевидении. У него был и сын, и какие-то бесконечные жены, внуки… А он приходил в их коридоры, что-то писал подтекстовывал. Его не звали, он всегда был под рукой…

Они как-то разговорились за чашкой плохого кофе в подвальном, полутемном кафе.

«Я, Мариночка, теперь все больше философствую… И понимаю, какой же я всю жизнь был — дурак! Делал совсем не то, что хотел. Работал, что-то писал, считал, выгадывал. А вот сейчас, после второго инфаркта, думаю… Зачем же я — тогда молодой человек! — на все это шел? Ради куска хлеба? Так и так — он у меня не был жирным. И вот теперь дожил! Я?! Смерть где-то рядом бродит. А вся жизнь кажется такой короткой, неустойчивой… Без каких-то основных ценностей!»

Марина была тогда в разгаре какого-то платонического романа и почему-то беспричинно улыбалась. Даже не смеялась, а именно вот так… С улыбкой подсмеивалась над стариком. Он не обижался. Смотрел на нее, смотрел вокруг, словно озирался…

— Вон идет… — он назвал фамилию известного режиссера. — Ему все завидуют, а мне его… Почему-то жалко! — продолжал старик, оглядывая весь этот, ставший для него неприютным, мир своими большими выцветшими глазами.

— Ведь сколько лет он мучился! Зависел от каких-то случайностей… Чьих-то капризов… И вот! Вроде бы победил?! А сколько ему сил это стоило? Да и не рад он вообще… Клянусь вам! Просто марку держит — в чужих глазах.