И еще…«Круглый сирота!»

Он даже нахмурился, рассердился на самого себя.

«Здоровенный сорока-с-лишним-летний — или сколько точно там? — бугай! С семьей, с детьми, с внуками… С целой жизнью за плечами… И — сирота?! Дудки-с!!!»

Кирилл снова упал лицом в жестковатую ткань тахты и понял, как ему плохо — без него… Без отца!

Никогда никому он не признается в этом! Но плохо… Плохо… Плохо!

С самого дна души (может быть, из чувства противоречия, сопротивления?) возникло другое. Пусть бесчеловечное, жестокое.

Плохо? Да… Но и хорошо — одновременно! Да, да! Хорошо! Потому что уже не на кого перекладывать все… Все, что полагается вынести человеку. И плохое, и хорошее! Все — самому! Все — на свои плечи…

Пусть кощунственно… Пусть!

Но ведь — правда!

Не сирота — я! А сын своего отца!

Кирилл усмехнулся… Так патетичны показались ему его же мысли. Он заставил себя расслабиться. Посмотреть на светлеющий в темноте прямоугольник большого окна…

Да! И у него когда-то… Да, да! Были эти мысли… Всю жизнь он старался делать свою работу как можно более тщательно! По-военному четко, но независимо. В полную меру именно своего, диктуемого самыми ранними и жесткими законами собственного разума. Он почти с брезгливостью относился к бездельникам, к «сачкам». Сторонился их. Держал дистанцию с детьми очень влиятельных, уважаемых людей. Да! Это часто приводило к чувствительному для него неудовольствию их родителей. Но Кирилл даже в этом находил какое-то мстительное удовлетворение — в своей непреклонности, в нежелании «понимать и идти навстречу».

Да! Он мог бы сделать гораздо более успешную Карьеру… И самое это понятие «Карьера» было для него не чуждо! Знакомо с детства. Он знал, что его предки были служивые люди. Но они служили не только какому-то там царю… Они служили в первую очередь Отечеству… Мощи нации, культуре народа. И Кирилл находил в себе те же… Их качества! Собранность… Честь. А если понадобится, и строгость — «до жестокости»!

— Да! Я — сын Александра Кирилловича Корсакова!

А его обида? А ведь точно — она всегда была — обида! На того, кто предал! Обида только на того, кто сильнее, надежнее, старше?! (Мы же не обижаемся на детей!) Пусть… Это будет боготворимая тобой женщина! Пусть неразрешимые, казалось, обстоятельства? Пусть даже закон!

Даже обида на общество! На время! На государство…

Все эти вещи — сильнее, старше, страшнее! Они скованы и переплетены одной цепью! И что такое перед ними — ты?! Один? Маленький, беззащитный… Перед всеми? Перед людьми… Лицами… Страхами?!

Неужто даже самое страшное — Смерть! — кажется облегчением? Спасением… Обиталищем покоя?