— Я побуду у вас несколько дней, пока господин не подыщет мне новое место.

Елень улыбнулась. Если бы не Микён, то неизвестно, как бы все сложилось в тот день, когда пришли слуги из Бёнгвана…

— Пойдем, Микён. Эй, вы! Запрягите телегу!

Вечером, когда за столами собралась вся семья, Елень окинула сидящих взглядом и улыбнулась. Старик Сэчан поправился, окреп, он даже помолодел на вид. Его внучок заметно подрос. Микён облачилась в более скромное платье, сняла накладные косы и выглядела как обычная женщина. Этих троих прибило к берегу дома капитана в недобрый час. Соджун найдет для Микён место, и она покинет поместье. Дед с внуком успели стать родными. Сэчан даже перестал морщиться, глядя на тренировки молодых господ. Но как же в этой комнате сейчас не хватало капитана! Елень вздохнула.

Похороны состоялись, как и положено, то есть спустя девять дней после смерти[3]. И все это время Соджун находился рядом с тетками. Две сварливые женщины плакали у накрытого тела, а потом спокойно ели и рассказывали друг другу о своей жизни, хвалились сыновьями. Капитан старался не попадаться лишний раз им на глаза. Они даже с Чжонку разговаривали через губу, видя в нем продолжение его скверного отца, нарушившего главный закон конфуцианства. Тот и сам сторонился родственниц, которых видел впервые. Елень даже не показывалась у дома старого политика, но однажды…

В день похорон Елень приготовила традиционные блюда и отправилась в поместье семьи Ким. Она шла, обнимая укутанный в теплый платок чан, где лежала рыба, которую поставят на поминальный стол. Анпё шагал следом за ней с корзиной за плечами. У дома министра было оживленно. Какие-то люди сновали из дома в дом. Со двора доносился властный женский голос. Елень опустила с головы покрывало и, всматриваясь в людей, сбавила шаг. Она подошла к воротам, распахнутым настежь, и замерла.

Посреди двора, вооружившись палкой, стояла высокая пожилая женщина в траурных одеяниях. Рядом с ней стояли какие-то люди, которых Елень не знала. В этой толпе она узнала только Чжонку, пытавшегося выйти вперед, но его держали за руки и плечи. Ребенок рвался, закусив губы в кровь. Он рвался к человеку, стоящему перед женщиной на коленях, на чьи плечи периодически опускалась палка.

— Сын, опозоривший своего отца! Как тебе, собаке, солнце светит? Как тебя земля носит? Хорошо жил без отца? Смеешь еще на что-то претендовать? И женщина эта — ведьма! Будь она проклята! Это она, она вогнала его в гроб. Это ее вина! Если бы ты не спутался с ней, твой отец, мой дорогой брат, был бы жив до сих пор! Это все твоя вина! Твоя вина!