— Зайдите ко мне! — потребовала она и прошла в свои покои.
Она прошла к ширме и села на тюфяк. Сонъи и Чжонку остались стоять. Женщина смерила их глазами, и сердце защипало. Она вдохнула полной грудью, чтоб сказать, как вдруг юноша упал перед ней на колени и поклонился до пола.
— Матушка! Матушка, не ругайте Сонъи! — горячо заговорил он.
— Матушка?[2]Чжонку! — вспылила Елень.
— Да, матушка. Я люблю Сонъи…
— Чжонку!
— И этого не изменить.
Елень не спускала с молодых искрящихся зеленых глаз. В душе разливалась тяжесть.
— Вы что? Не понимаете?
— Я знаю, что мы не можем…
— Вот именно! Не можете! Это невозможно. В глазах всего белого света я наложница твоего отца, а значит, она твоя сестра!
Чжонку поднял на нее глубокие омуты, отражавшие спокойствие и уверенность.
— Но вы никогда ею не были.
Госпожа в то же мгновение залилась густой краской.
— Откуда…, — но договорить она не смогла.
Юноша развернул плечи и улыбнулся. У Елень всколыхнулось сердце: до чего же сейчас он походил на Соджуна!
— Мой отец очень любит вас. Он любит вас всю свою жизнь! Неужели… неужели он бы допустил, чтобы вы жили в бесчестье?
Щеки пылали, сердце трепетало в груди, и душа волновалась. Мальчик… мальчик семнадцати лет говорил ей о чести женщины, говорил о любви настоящего мужчины. Говорил и верил в то, что говорил. И Елень в бессилии опустила руки.