На следующий день все ссадины, полученные Инной в неравном бою, проявились во всей красе. Вадим позвонил Людмиле Марковне и рассказал об освобождении матери. Та всё поняла без объяснений. Обе девушки остались дома.

Алька не поднимала глаз. Даже не выходила из комнаты, пока Инна сама не сделала первый шаг навстречу. Она, встав пораньше, напекла блинчиков, накрыла на стол и заорала на всю квартиру:

— Эй, родственники, кушать подано, садитесь жрать, пожалуйста!

Вадим, помятый и измученный, вошел на кухню бочком. Ему еще было не по себе, но он очень старался сохранить лицо.

— Ты представляешь, я вчера кокнула хрустальный бокал из старинного сервиза, — с жалостью проговорила жена, заглядывая в мусорное ведро.

— Ерунда, — пробормотал муж. Инна, всё так же глядя в ведро, заорала:

— Алька, если ты через две минуты не явишься, я приду сама и вылью кофе тебе за шиворот! А, нет. Заставлю выпить ту бурду, которую под видом кофе варит твой брат.

— Ты чего разоралась с утра пораньше? — раздалось от двери. Инна, подпрыгнув, оглянулась.

Алька стояла в проеме и вся была будто выцветшая. Сердце Инны кольнула жалость, но виду она не подала. Кивнула на стул.

— Что стоишь, будто сирота Казанская? — пробормотала она.

Алька села к столу и вздохнула:

— Лучше бы уж сирота, пусть и не Казанская.

Вадим заелозил на своем стуле. Инна растерялась.

— Знаешь, — начала она, но девчушка подняла на нее синие озерца, и та замолчала.

— Знаю, — сказала Алька, — знаю, что нам повезло. В тот день нам очень повезло. Знаешь, Инн, я верю в Бога. Очень верю. Если бы в тот день не собачились соседи моих родителей, его бы, — и она ткнула вилкой в сторону брата, — еще одиннадцать с лишним лет назад отпели. А! Меня бы тоже, кстати. Брат, в каком году это было? Ну, таблеток я наглоталась, а ты — волею Судьбы — забыл что-то дома и вернулся… Черт, сколько же мне было? В каком классе?

— Алька, — глухо позвал Вадим.

Но сестра не слушала. Она вообще не смотрела по сторонам. Она говорила остро и колко, и ее слова напоминали Вадиму пули, да и били они так же сильно. Наповал! Хуже всего было Инне, и он это чувствовал кожей. Его жена словно растеряла весь боевой запал, что был. Даже опустила виновато глаза. На душе вдруг стало тоскливо и мерзко. Хотя нет. Сначала мерзко и оттого тоскливо.

— А! Вспомнила! — вдруг радостно воскликнула Алька. — Я вспомнила! Меня парень в девятом классе поцеловал. Точно! А меня вырвало. Прикинь, Инн? Прям на него. Во позорище! Ты ей этого еще не рассказал, онисама? Нет, постойте. Меня не отпели бы: самоубийц ведь не отпевают. Им прямая дорога в ад.