— Есть возможность перевернуться на бок при обстреле, — сказал я вслух, чтобы услышал сержант, словно хотел проверить себя.

— Когда разрывы поблизости, можно поворочаться, — согласился со мною Саук. — Под ним наверняка ледок и шинель примерзает.

Корректируя огонь по немецкой траншее, которая местами хорошо просматривалась, я на какое-то время отрывался от окопчика, но не забывал о нем. Теперь и сержант уже не оставался безразличным к солдату-пехотинцу. После очередного плотного обстрела наших позиций, который начался с луга, а потом через нас переместился в тыл, не так легко оказалось отыскать солдата в окопчике. Такие артналеты Тесля называл не иначе как молотьбой.

— Наверное, отвоевался, — припав к биноклю, сказал сержант.

— Нашел?

— Нашел, но, по-моему, не шевелится.

Ориентируясь по той большой воронке, я тоже через некоторое время заметил окопчик солдата и внимательно присмотрелся.

— Не шевелится, прав…

Но солдат был жив! Оба мы вдруг увидели, как он высвободил из-под себя винтовку, которую прикрывал при обстреле, и положил ее перед собою на бруствер.

— Жив!.. Видел? — окликнул я Саука.

— Вижу.

— То-то, артиллерия…

Я рад был за солдата. Он не только лежал там, но, как и подобает бойцу, берег оружие, держал в постоянной боевой готовности.

Позвонил комбат, поинтересовался, все ли у нас в порядке после обстрела. Потребовал усилить огонь по траншее противника и подходам к ней, хотя подходы почти не были видны. Мне же хотелось ему сказать о положении на лугу, о солдате, который лежал у дороги. Доложив о запасе мин на огневой, я, как бы между прочим, обмолвился и о позициях наших стрелков. Комбат, видно, не ожидал моих рассуждений. Он не нашелся сразу, что мне ответить, долго молчал.

— Ты за кем там смотришь? — услышал я выговор. — Я тебе про траншею, а ты мне про солдата…

— Товарищ Двадцатый…

— Ладно, — не дал мне сказать комбат, — давай без лирики… Все знаю и вижу. Чаще поплотней накрывай траншею, чтобы на лугу было веселей.

Я не случайно напомнил комбату о запасе мин на огневой, так как подвезти их можно было только ночью. Днем всякая живая связь с батальоном прекращалась. Немцы обрушивали град мин и снарядов на нас и в любую минуту могли возобновить контратаки. Позиции батальона были такими, что нельзя было не только эвакуировать, но и подобрать раненых. Кому-то пришла идея натянуть вдоль дороги маскировочные сетки, чтобы прикрывать тих, кто отважился ползком пробраться в батальон, но они не помогли.

До самой темноты, каждый раз подсчитывая остаток мин, рота вела огонь по вражеским траншеям. По приказу комбата мы усилили огонь.