Оставив все дела как есть не доделанными и все заветные думы не исполненными, словно на войну уходил уже бывший новинский садовод по прозванию Новинский Мичурин и Преобразователь Природы. За плечами у него был заведен по-походному еще необтрепанный флотский сидор, в который тетка-крестная Параскева-Пятница, сунула пару белья на счастье и оберегу от всех напастей и напрасной смерти, – крохотный образок с ликом святого тезки-покровителя Ионы-пророка со струистым светлым нимбом над головой, как бы озвученным дрожащим бабкиным церковным напевом, услышанным им в самый черный день его жизни, когда он, узнав о гибели своего сада, распято лежал на полу посреди горницы…

Теперь он уходил, унося с собой лишь одну светлую память о Бегучей Реке своего Детства…

К полудню заречный лесной проселок вывел новинского отверженца на грохочущую денно и нощно державную «железку», встарь называемую «чугункой», где на бывшем Николаевском вокзале, похожем на белый двухколесный пароход с известным всей России названием «Малая Вишера», с двусторонними крытыми перронами-палубами, он тут же сел на первый отходящий поезд и – ту-ту! Сел бы с другого перрона, на следующий поезд, покатил бы уже в иную сторону, где тысяча километров – не расстояние. И покатил бы в необозримые дали, гордо называемые, «Наш адрес: Советский Союз!» Заваливайся на среднюю полку и кати себе. Хоть в Казахстан – осваивать целинные земли. Хоть на край земли, к великому океану – сторожить восходящее солнце. И пел бы со своими попутчиками-ровесниками: «Едем мы, друзья, в дальние края…»

Но он, оказывается, купил билет, как-то не подумав, что через три часа езды в пригородном тихоходе-поезде ему придется выйти из вагона. И это была Северная Столица – прекрасный на земле город, город его краснофлотской молодости.

Глава 15 Синяя ладья

Глава 15

Синяя ладья

В ночь этого же дня новинский отверженец отбыл дальше, на закат солнца. Мог бы податься и на восход, да видно забоялся из-за суеверия, пути, мол, не будет. Завалившись сразу на среднюю полку, он так и не решил для себя: а собственно, куда и зачем я еду и где я что забыл?

И посоветоваться ему было не с кем. Единственный сосед по купе, рыхлый толстяк, поглощенный какой-то своей незадачей, все что-то искал у себя во вместительном бауле и, не находя, в сердцах бурчал:

– Ку-рр-ат![4] – Потом, видно, на все махнув рукой, достал из баула початую бутылку и стал прикладываться к горлышку маленькими глотками. И морщась от крепкого зелья, он, как бы на закуску, твердил одно и то же слово: «ку-рр-ат!»