Его попутчик, опечалованный своими невзгодами, по какому-то наитию догадывался, что это какое-то никчемное ругательство, которое звучало бы в русском просторечье, на языке новинского Жеребячьего Свата Ильи Браги, что-то вроде б: «капец капитализму» или «черт побери тебя!»

А рано утром раздвинулась дверь и опрятная проводница, вся уже в делах, одарила его еще одним словом, которое он понял без перевода – раз и навсегда:

– Тере![5]

– Здрасте! – обрадованно ответил залетный пассажир.

И вот, ободренный самой малостью: двумя новыми, доселе неведомыми словами, услышанными в ночном вагоне, новинский отверженец ступил впервые на незнакомую ему землю, где все ему тут было внове и чудно. Начиная уже с вокзала с узкими, будто бойницы, окнами. Сложенный из иссиня-серого плитняка, выломанного когда-то со дна морского, он скорее походил на монастырь-бастион, стоявший на пограничье Времен…

Напротив, над привокзальной площадью, величественно возвышалась, как погляделось ему на свежий глаз, бровасто-зеленобородая голова, не то дядьки Черномора, не то Нептуна, отдыхавшего над привокзальем, греясь на солнышке после морских пучин. И вот с ним-то, незнамо с кем, и подвигло незваного гостя «поздоровкаться» на местном языке:

– Тере!

– Тере, тере!! – весело отозвался проходивший мимо вразвалочку белобрысый парень, по своему простодушию, как и он, деревенщина. Он круто шагнул к Ионе и с жаром заговорил с ним. А догадавшись, что тот не разумеет его слов, перешел на русский язык с мягким акцентом:

– Извини, друг… Я – моряк дальнего плаванья. У нас есть такой стародавний обычай: по приходу из долгого рейса рыбак, того, кто с ним на берегу первым поздоровается на улице, должен угостить от души! Вот я и буду из тех пахарей моря… Только что пришли в порт. Ребята разбежались-разъехались по домам, а я торчу-скучаю на вокзале. Жду автобус, чтобы поехать на аэродром, а оттуда уже вылететь к себе на остров. Я островитянин.

И спохватившись, что заболтался, он первым протянул руку:

– Юхан!

– Иона!

– Ух, курат, какое у тебя, друг, имя-то моряцкое! – искренне удивился островитянин и как-то запросто предложил, будто своему корешу: – Может, забежим тут поблизости накоротке, туда, где наливают?!

И вот они: один белобрысый, другой темно-русый, оба голубоглазые – Юхан и Иона, а можно и этак: Иона и Юхан, размашисто перейдя привокзальную площадь, с какой-то радостью взаимного обретения друг другом, уже топают по утренней каштановой аллее, а выйдя на узкую кривую улицу, резко свернули направо, в самое лоно старины далекой, где заезжий гость зацепится глазом за живее живого, бронзового олененка, вольно пасшегося на зеленой лужайке перед высоченным сломом материкового известкового шпата-плитняка, переходившего в крепостную стену. Потом повернули налево – на такую же кривую, но еще более узкую улочку, где вскоре свернули направо, поднырнув под арочный свод, крытый черепицей. И сразу оказались в крохотном переулке, похожим на расчудесный уютный чулан, вкусно пахнущий, как подумалось заезжему гостю, «заморскими яствами». А толкнувшись направо в стеклянную дверь под трель заливистого колокольчика, они и вовсе окунулись с головой в настой будоражущих запахов крепкого кофе, отменного коньяка и вкуснейших с жару – с пылу слоек, обсыпанных обжаренным орехом.