Задрав голову, Исайя увидел над собой ночное небо во всей его звездной красе. И, почти уже смирившись с поражением, вдруг ощутил под ногами твердую почву.

На размытый, замшелый и усеянный плавником берег он выполз на четвереньках. Перевернулся на спину и растянулся в темноте, тяжело дыша. В тело впивались камешки. Исайя понимал, что времени мало. Инстинкт подсказывал бежать, но ноги отказывались подчиняться. Тогда он сел, стараясь не смотреть на берег, с которого только что удрал. Знал, что не услышит того, о чем больше всего мечтает, — плеска, означающего, что Самуэль плывет к нему, взрывая воду мощными гребками, а голова его то исчезает, то вновь выныривает на поверхность, и он все ближе, ближе, и вот, наконец, добирается до земли и, свободный, падает к нему в объятия.

И все же, не выдержав, Исайя бросил взгляд в ту сторону и увидел пылающее в ночи пламя и бросающиеся друг на друга фигуры. Слишком далеко — отсюда не различить темный силуэт, который он знал лучше, чем свой собственный.

Нет, в воде Самуэля не было. Но там, возле Большого Дома, кто-то определенно был. Висел на проклятом дереве, склонив голову набок, словно с любопытством во что-то вглядывался, и пылал при этом, как факел. Не охвати тело огонь, Исайя смог бы лучше его рассмотреть. Но разве мог это быть кто-то другой?

Его вырвало, и река, не тратя времени даром, смыла его подношение и унесла его в море. Исайя попытался встать, но снова рухнул на колени, не в силах отвести глаз от пламени. Казалось, что и он в этом виноват. Вот чему научила его жизнь в мире тубабов: постоянно раскаиваться в содеянном и указывать левой рукой себе на грудь, когда все вокруг велит указывать на кого-то другого. В голове неотвязно кружила мысль, что он мог бы не откликнуться на зов Тимоти. Отшатнуться, отказаться снимать штаны, не дать ловкой руке пробудить себя к жизни. Что, если бы он не смог в него войти, не дал волю смеху, не смотрел так долго в глаза, пытаясь что-то в них отыскать? А ведь он даже почти застонал и, без сомнения, получил удовольствие, валяясь на мягкой постели. Неужели желание выжить того стоило? Неужели Самуэль прав был, назвав его предателем?

В момент измены Исайя выталкивал из головы все мысли, распихивал их по углам спальни Тимоти, прятал за прислоненными к стенам холстами, где они и валялись, скрытые от посторонних глаз. И в зеркало ни разу не заглянул — так было проще. Потому что знал, что поступил как трус. Самуэль сказал тогда, что придется ему чем-то рискнуть и перестать торговать своим телом за хозяйскую ласку. Исайя обиделся и едва не напомнил ему про хлопок: вот она, ласка, от которой все пальцы в крови.