— О чем вы?

— О том, что бастардкам и ее семейству-отродьям здесь не место. Пусть они поскорее убираются из замка.

Алекто побледнела.

— Да как вы…

Две другие фрейлины ничего не говорили, с легким беспокойством поглядывая на подругу, но и не уступили дорогу.

— Пропустите, — решительно потребовала Алекто.

— А не то что? Побежите ночью к любовнику, как ваша мать?

— Пропустите, — повторила Алекто, кипя от гнева, и когда фрейлина открыла рот для ответа, летавшая под потолком птица вдруг спикировала, опрокинув ее на пол.

Алекто, подобрав подол, обошла кричащую на полу и защищающуюся от птицы руками фрейлину, к которой уже бросились подруги, и двинулась к трапезной.

* * *

— Что случилось в галерее? — спросила мать, которая вскоре присоединилась к Алекто за завтраком.

— Ничего особенного, — Алекто подцепила ложкой густую сладкую кашу, которую можно было нарезать ножом.

— Но я ведь видела, что что-то стряслось с леди Элейн, и слышала крики: упоминалось ваше имя.

— Она оскорбила меня, — резко ответила Алекто. — Всю нашу семью. И я сделала так же, как в комнате с Хрустом. Только с… птицей.

— И как же она оскорбила нас? — спокойно спросила мать.

— Назвала отродьями, которые навели чары на короля, а еще… упомянула какую-то бастардку.

Рука матери, потянувшейся к миске, дрогнула.

— Тем не менее вы не должны были выходить из себя, — заметила она.

— Почему? Почему я должна была молчать на такое?

— Потому что леди Элейн может говорить, что ей угодно.