“Хорошо, – размыщлял Платонов, – что набрел я на этих людей. Чудо… Какое-то чудо спасло, помогло мне. Если останусь в живых первая моя благодарность им: вот этому мужчине и его матери. Без нее он… Неизвестно как бы поступил он со мною, не будь рядом ее. Хорошо, что увидела меня его мать, а не жена. Жен туркмены не очень-то слушаются…»

Заметив, что Платонов не спит, коренастый отложил в сторону веревку, снял тельпек с тыквы, которая лежала в стороне, и надел себе на голову.

– Ты хорошо знаешь туркменский?

– Чуть-чуть знаю.

– Тогда слушай…

– Чуть-чуть знал…

– Молчать тоже надо уметь, – грубо оборвал его коренастый. Придется лечить тебя. Рану твою нужно вскрывать – загноилась. Будет больно. Мы, конечно, свяжем тебя, но… Смотри, не заори.

– Постараюсь.

– Старайся. Знай, что здесь живут люди, бежавшие от большевиков. Если тебя обнаружат в моем доме – расстреляют. Растерзают меня и мою семью…

– Понимаю, – тихо сказал Платонов. – Все понимаю.

– Ну и хорошо, что понял.

Коренастый собрался было уйти, считая разговор оконченным, но задержался, уловив взгляд Семена.

– Чего тебе?

– Как зовут тебя?

– Как зовут? – коренастый обнажил в улыбке крепкие белые зубы. – Называй меня Джумаклычем.

Уходя, Джумаклыч плотно прикрыл дверь, оставив Семена в темноте, один на один с нелегкими думами. И опять вспоминались ему дом, бойцы, погибшие в том горячем бою у колодца Кырккулан.

Примерно через час после ухода Джумаклыча в клетушку вошла его мать, накормила Платонова свежим чуреком и простоквашей. Тут же в сопровождении мальчугана лет двенадцати или тринадцати появился вновь Джумаклыч.

Платонов понял, – они собрались вскрыть и прочистить ему рану. Руководил “операцией» Джумаклыч. Засучив рукава и не медля ни минуты, он приступил к делу. Вначале он крепко связал ноги Платонова, взвалив на них тяжеленный чувал с зерном.

– Свет, – коротко приказал он мальчугану.

Тот чиркнул cпичкой и зажег керосиновую лампу. Женщина принялась аккуратно промывать рану теплой водой из кумгана. Джумаклыч извлек из ножен клинок и… Семен закрыл глаза и до боли в скулах сжал зубы. “Главное, – думал он, – не закричать. Черт с нею, с рукою. Без руки прожить можно…»