Другой раз Романовна подступала к нему с другой стороны, построже:

— Хватит тебе изводить себя! Што ж теперь делать? Не вернешь. А жить надо. Вон об них думай, у тебя их двое, — указывала она на детей.

— А я што?..

— А то! Мужик ты или нет? В руки возьми себя и не распускайся. Не ты первый, не ты последний. Пройдет время, найдешь себе другую.

— Еще чего! — решительно возражал Иван.

Смерть Геньки ни для кого не была неожиданной, все видели, что она не жилец на этом свете. И Иван ждал этой развязки со дня на день, но когда она пришла, он все равно ощутил ее как удар. Поэтому приходил он в себя долго и трудно. Больше года прошло, пока он стал выпрямляться.

Как-то спросил у ребят:

— Ну, што, дети, плохо вам без матери?

Зинка кивнула в ответ, а Гришка насторожился, чуял, что неспроста об этом заговорил отец: слышал не раз разговоры взрослых и боялся, что вдруг отец склонится к ним, поддастся и приведет в дом другую мать. А другая — это значит, мачеха, а раз мачеха — значит, злая. Про добрую мачеху Гришка никогда не слыхал и не читал.

— Почему молчишь, Гришка? Может, поискать нам другую?..

— Не надо… — сказал Гришка. — Так будем…

— Так плохо. Она б вам обед варила, стирала…

— А нам и бабушка варит и стирает.

— Бабушке тяжело, она уже старенькая… — Иван посмотрел на мать. Та подхватила его мысль:

— Што правда, то правда: остарела я уже, трудно мне…

— Мы помогать будем.

— Чую, умру я скоро… Тогда как вы будете?

— Ну вот — сразу умирать! — поморщился Иван.

— Дак чую я, сынок. Сердце зайдется-зайдется, вот-вот остановится. Посижу — отпустит, а на лбу пот выступит, и в глазах потемнеет. Нет, скоро и я пойду по Гениной дорожке…

На этом первый разговор не кончился, он продолжился вечером, но уже без ребят.