— Нашел, што ли, кого? — спросила мать.

— Да набивается там одна… — сказал Иван неопределенно.

— Ты гляди, с бухты-барахты не бери. Присмотрись, будет ли она хозяйкой, станет ли детям матерью.

— А кто ж ее знает.

— Ты знать должен. Кто она — разведенка, вдова или девка? Из наших или пришлая?

— Вдова. Работает конторщицей. Мужика ее задавило, на горке работал. А живет она на Куцияре.

— Дети есть?

— Нема.

— Плохо. Своих нема — чужих не примет.

— А наоборот разве не бывает: своих приведет и все только для них, а чужих отпихивает?

— И так бывает… В конторе, говоришь, работает? Ученая, значит. Такая хозяйством заниматься не будет.

— Какая там она ученая! С вагонов номера списывает да документы подбирает.

— Ну, гляди, не промахнись. На меня уже надежа плохая, сам видишь.

Больше разговор на эту тему не возникал, будто все обошлось. Но вдруг однажды Иван приехал вечером с работы не один. Открыв дверь, он пропустил впереди себя женщину в цветастом, но неярком платочке, завязанном слабым узлом у подбородка, в голубой курточке на «молнии». Росточком она была чуть пониже Ивана, круглолица.

Романовна как взглянула на нее, так сразу мысль обожгла: «Ой, молодая-то… Куда он такую?..» А гостья, застенчиво улыбаясь, протянула ей руку, сказала:

— Здравствуйте, мама… Зовут меня Нина.

— Здравствуй, дочка… Имя хорошее, ласковое.

С детьми поздоровалась не за руки, а так, потрогав их: Гришку за плечо, а Зинке пригладила челочку. И остановилась посреди комнаты, обращаясь ко всем сразу:

— Вы простите… — она развела пустые руки в стороны. — Мы прямо с работы. Даже не переоделась, без гостинцев… Ваня настоял вот… Привез на смотрины…

— Ниче, ниче… — сказала Романовна. — Оно и лучче, какая есть, без прикрасу. Раздевайтесь, повечеряем вместе. Раздевайтесь, умывайтесь. Вань, покажи, где у нас рукомойник.