Умерла крестная… Жаль, не сообщили вовремя, он, пожалуй, съездил бы на похороны. Остался дядя Карпо один. Как он там?
«Плохо Карпу, — отвечала мать. — Один мужик… Да и не молодой уже. Хворает. Постирать што или прибрать в хате — помогаю. А готовит он себе сам, умеет…»
«Плохо Карпу, — отвечала мать. — Один мужик… Да и не молодой уже. Хворает. Постирать што или прибрать в хате — помогаю. А готовит он себе сам, умеет…»
«Подбираются старики… — подумал грустно Гурин. — Лучше бы они жили: с ними все-таки чувствуешь себя безопасней, вроде есть какой-то заслон. А уйдут, и все, уже никакого прикрытия, останешься крайним… Над обрывом…»
Однако скорбел Гурин недолго, жизнь быстро заволокла эту печаль, затмила она и грустные мысли, навеянные смертью крестной.
Но прошло немного времени, и вот новое письмо и очередная новость:
«Захворал Карпо, ноги совсем отказываются ходить. Вчерась приехал Никита на своем «Москвиче» и увез его к себе на шахту. А хату — ставни заколотил, двери на замок закрыл, ворота проволокой закрутил, Жучка ко мне привел, привязал возле порога. Попросил. «Поглядайте на наш двор… Весной приедем огород сажать». Я вышла с Карпом попрощаться, а он сидит в машине и плачет. «Ну, чего ты? — говорю. — Тебе ж там лучше будет: догляд…» — «Кому я нужен?.. Будет она за мной ухаживать?.. Разве забыла, как колотились?» — «Тогда она молодая была. Теперь же она обкаталась, уже у самой дети вон какие, сама бабушка». — «Была б Ульяна жива…» — «Ну, где ж ее возьмешь?.. Не плачь, может, все хорошо будет. А не уживешься — приедешь обратно. Поживи, сколько сможешь». — «Да то ж так и Микита говорит». Нагнул голову и опять плачет. Так и уехал. А я вернулась в хату и тоже — в слезы. То ли Карпа стало жалко, то ли себя. Ульяну вспомнила. Могла б еще пожить, она моложе Карпа. Хотя какая у нее уже жисть была? Мучилась. Ото я больше всего боюсь, ежели и у меня руки-ноги откажут. Кому я буду нужна обузой? Но пока бегаю. А теперь вот даже на два двора одна осталась…»
«Захворал Карпо, ноги совсем отказываются ходить. Вчерась приехал Никита на своем «Москвиче» и увез его к себе на шахту. А хату — ставни заколотил, двери на замок закрыл, ворота проволокой закрутил, Жучка ко мне привел, привязал возле порога. Попросил. «Поглядайте на наш двор… Весной приедем огород сажать». Я вышла с Карпом попрощаться, а он сидит в машине и плачет. «Ну, чего ты? — говорю. — Тебе ж там лучше будет: догляд…» — «Кому я нужен?.. Будет она за мной ухаживать?.. Разве забыла, как колотились?» — «Тогда она молодая была. Теперь же она обкаталась, уже у самой дети вон какие, сама бабушка». — «Была б Ульяна жива…» — «Ну, где ж ее возьмешь?.. Не плачь, может, все хорошо будет. А не уживешься — приедешь обратно. Поживи, сколько сможешь». — «Да то ж так и Микита говорит». Нагнул голову и опять плачет. Так и уехал. А я вернулась в хату и тоже — в слезы. То ли Карпа стало жалко, то ли себя. Ульяну вспомнила. Могла б еще пожить, она моложе Карпа. Хотя какая у нее уже жисть была? Мучилась. Ото я больше всего боюсь, ежели и у меня руки-ноги откажут. Кому я буду нужна обузой? Но пока бегаю. А теперь вот даже на два двора одна осталась…»