Дороги сделались непроезжими, асфальт утонул в ошметках грязи, натасканной на него колесами машин. Местами он вспухал сизыми нарывами, и чтобы как-то спасти трассу, дорожники рыли на обочинах дренажные канавки для стока воды.

Не трава — зеленая плесень появилась под кустами нераспустившейся сирени…

Но весенние беды тогда мало занимали Гришанова — военный человек, он долгие годы был оторван от крестьянской жизни, отвык. Да и внимание на весну он обратил, лишь когда, направляясь в «Зарю», сошел с райцентровского тротуара и утонул начищенными сапогами в дорожной грязи. Ругал весну за бездорожье. А больше думал о себе, сетовал на свою судьбу. Не удалось ему в армии выбиться в большие чины. Служить еще мог, но уволили. Зря остался в армии после войны. Тогда на гражданке люди нужны были, и он смог бы добиться немалых высот. Теперь труднее, выросло новое поколение, с образованием… Да и возраст не тот, чтобы начинать все сначала. А жить надо, никуда не денешься. Надо помесить грязь, надо потопать своими ножками. Не потопаешь — не полопаешь, тут не армия. Это там — солдат спит, а служба идет.

С трудом добрался Гришанов до колхоза. Ноги разъезжались в разные стороны, дорожная жижа чвиркала из-под подошв, тяжелых от налипшей глины. У самого села с трудом преодолел кювет, сошел на травянистую обочину и по ней — до зелененького деревянного домика. Долго чистил у крыльца сапоги, пока на пороге не появился сам Бамбизов. Седая большая голова его прочно держалась на короткой обветренной шее. Глаза теплые, ласковые. Удивился:

— Пешком! — и улыбнулся широко, добродушно.

И столько было в этой улыбке, в этом возгласе тепла и душевной простоты, что Гришанов после мучительной дороги чуть не расплакался. Виновато проговорил:

— Уполномоченным к вам на весенний сев… Из райкома…

— Заходите. Под обед поспели. Хорошая примета.

В коридоре Гришанов замешкался — сапоги грязные.

— Снимайте, — распорядился Бамбизов и бросил ему мягкие войлочные тапки. — Надевайте вот это, не стесняйтесь, будьте как дома.

Не мог быть как дома Гришанов, чувствовал, что в армейских галифе с тесемками у щиколоток и в тапках выглядит он нелепо. Но Бамбизов как-то очень умело снял с него эту неловкость, проводил в комнату.

— Располагайтесь.

Вошла Бамбизова — тонкогубая, с белым, будто вымоченным в рассоле лицом, протянула Гришанову руку, назвала себя:

— Ольга Тихоновна, — и добавила, снисходительно улыбаясь в сторону Бамбизова: — Жена вот этого знаменитого председателя. Только жена, — развела руки в стороны, покачала горестно головой и пошла медленной, независимой походкой в другую комнату.