— Да ладно, Оль, хватит. — Выпил, откусил огурец, захрумкал. — Сама не пьешь, так не порть людям аппетит. — Пригласил Гришанова: — Закусывайте.

— Закусывайте, — пригласила и она гостя, подвинула ему тарелку с котлетами.

— А может, борща налить? — спохватился Бамбизов. И сам ответил: — Конечно, с дороги человек! Подождите с котлетами, я сейчас. — Поднялся, побежал на кухню.

— Сиди уж, беспокойная душа! — остановила жена. — Я сама.

Бамбизов вернулся к столу, наполнил стопки, спросил:

— Помнится мне, до войны в райкоме комсомола работал какой-то Гришанов. Не родственник?

— Так это ж я и есть, — обрадовался Гришанов. — В тридцать восьмом в армию призвали. А вы где тогда были?

— В райисполкоме, в сельхозотделе.

— Все время одной дорогой идете, вот и достигли успеха. А меня бросало из стороны в сторону. Сначала хотел пойти по руководящей партийной линии — армия помешала, вернее — война. Оставалось дослужить несколько месяцев — война началась. Сначала у меня все хорошо шло — звания посыпались, награды, служил офицером связи при штабе армии. А после окружения — все приостановилось…

— Да, жизнь — она сложная штука, не знаешь, где соломку надо стлать, — посочувствовал Бамбизов и, перейдя на «ты», поинтересовался: — А что же сразу после войны не демобилизовался?

— В армии ведь воля не своя…

— Так-то оно так… Да только кто хотел, тот своего добивался.

Не проведешь Бамбизова, с ним надо быть откровенным — Гришанов это почувствовал, признался:

— Конечно, настоял — отпустили бы. Но я сам не очень стремился. Колебался. На гражданке разруха, голод — испугался. Да и отвык. В армии легче было. Мысль была — навсегда военным сделаться. Не получилось.

— Да, разруха была большая, не диво и испугаться ее, — задумчиво проговорил Бамбизов. И тут же отогнал мрачные воспоминания: — Ладно, хватит о прошлом, будем вперед смотреть. — Поднял стопку: — За будущее! Не дослужился в армии до генерала, до секретаря обкома дойдешь на гражданке. А?

— О, что вы! — Польщенный Гришанов скромно отверг такой высокий пост.

А потом они шли по весенней хляби — Бамбизов в больших яловых сапогах впереди нащупывал кочку потверже, предупреждал Гришанова: «Вот сюда становись». Или: «Стоп, стоп, ага, вот здесь, кажется, лучше…» Он вел его, как слепого сквозь минное поле, заботясь, чтобы гость не оступился и не ухнул в выбоину. На берегу речки остановился, долго смотрел на песчаное ложе балки, на прибрежные кусты, деревья, в которых запутался разный мусор от весеннего половодья.

Мутная речушка — воробью по колено, казалось, была неподвижной, как большая лужа. Несколько редких гусиных стад лениво плескались в воде.