Стригоев

Комната Вениамина Кондратьева располагалась на последнем этаже театра: там, где хранился лишний реквизит и куда даже сотрудники редко заходили. Может быть, и одиноко, но Кондратьеву здесь нравилось: в окно было видно фонари и улицу, видно было, как листья слетают с деревьев в теплый вечер. У стен пылились старые декорации: замок из «Тайн мадридского двора», станция метро из «Мастера и Маргариты», будка стражника из «Гамлета», в которой Кондратьев любил переспать минут пятнадцать-двадцать посреди рабочего дня. Ему казалось странным, что у испанцев есть традиция сиесты, а у наших – нет. Еще здесь был деревянный Буратино в человеческий рост. Настоящий, аж жуть разбирала. Кондратьев выделил ему почетное место у книжного шкафа, и порой вел с куклой задушевные разговоры, – из того рода разговоров, которые больше ни с кем вести не хотелось.

В этот вечер Кондратьев копался в документах по делу театра Шевченко. На его компьютере они грузились медленно, и он развлекал себя тем, что жаловался старому другу Буратино:

– Просят: хотите стать экспертом, а то другие отказываются? Ну я говорю: братцы, старый же совсем стал, я теперь и спектакли даже не ставлю! Говорят: нет, вот человек с вашим опытом, историей публикаций… Ну я сдался, говорю, ладно, дело благородное, надо помочь – помогу. Так кто ж знал, что там такое! Я всю жизнь сценографией занимался – а они мне тут что? Договора подряда, документацию какую-то, бумажки… Да ебись оно всё в рот!

Буратино молчал. Но по глазам было видно – понимал.

Кондратьев подул на чай, отпил из стакана с железнодорожным подстаканником. И не заметил, как в кабинет вошли.

– Чаевничаете, Вениамин Васильевич? – Рыжеволосый человек в черном костюме остановился посреди комнаты, сложив руки в карманы и оценивающе оглядывая комнату.

– Да, балуюсь тут чайком, – ответил Кондратьев, держа стакан на весу. – Вас угостить? У меня кипяточек остался…

– Нет, спасибо, я ненадолго. Я с просьбой по поводу экспертизы вашей.

Кондратьев захлопал глазами.

– Я хочу, чтобы вы удалили все файлы в вашем распоряжении по делу театра Шевченко. Прямо сейчас. И больше к ним не возвращались.

– Но… – Кондратьев непонимающе перевел взгляд на экран с шестью раскрытыми документами, а потом обратно на Стригоева. – Я как раз пишу заключение…

– Да, старик, вот именно, пишешь, а дописывать не будешь, – рявкнул Стригоев. – Ну или будешь дописывать в колонии, в сыром карцере драном, где у тебя даже деревянного друга не будет поговорить. И дописывать будешь прямо на стене монеткой или ногтями своими, пока они у тебя не покроются плесенью и не сгниют. – Он подошел вплотную к столу и навис над Кондратьевым. – Ты меня понял? Удаляй! Быстро.