Е. О. Безусловно. Азучена, желая отомстить за смерть сожженной на костре матери, выкрала графского сына, но по ошибке бросила в костер не его, а своего собственного ребенка. И этот Манрико стал для нее не просто сыном, он ее единственная любовь и единственное страдание. Безумное страдание любви.

С. С. Она же ясновидящая, разве она не понимала, чем это кончится?

Е. О. Понимала, конечно, но она же женщина, ей хотелось сохранить хоть одно дитя свое.

С. С. Давайте ненадолго отвлечемся от трагических историй оперных волшебниц и поговорим о высоком волшебстве искусства. Александр Скрябин, следуя мысли Шопенгауэра о том, что гениальное искусство способно преобразить мир, ставил целью своего творчества, да и всей жизни, создание некоей божественной мистерии, которая будет способствовать этому преображению. Как по-вашему, Елена Васильевна, обладает ли музыка (может быть, в синтезе с другими видами искусства) этой магической силой или идеи Скрябина нужно считать утопическими?

Е. О. Я думаю, что музыка – это божий дар, который Господь ниспослал с небес на Землю. А мы все – исполнители, композиторы – просто передаем волю Господню людям, которые этого дара лишены.

С. С. Так что идея, в общем-то, не утопическая.

Е. О. Когда я начала ездить за границу – а в то время, в конце шестидесятых, советских трудящихся за границу еще и не пускали, но меня мир все-таки случайно воспринял, – я очень переживала, смогу ли передать тамошним слушателям, предположим, музыку Рахманинова или Чайковского. Как, если они не понимают русского языка? И вот в 1975 году на фестивале “Версальский май” у меня случился концерт, я бы сказала, мистический. Он состоялся в версальском театре Марии-Антуанетты. Концерт шел при свечах, и вместо звонков раздавался стук: выходил мальчик и стучал по сцене жезлом. Я этого, разумеется, не видела и возмущалась: “Кто это так стучит перед концертом?!” А мне объяснили, что всё происходит, как было принято при французских королях, да. Я исполняла тогда романсы Рахманинова и решила, что должна петь так, чтобы передать не владеющей русским языком аудитории их содержание интонационно, артистически – красками голоса, придавая ему различные эмоциональные и психологические оттенки. После концерта подошел ко мне, помню, такой высокий-высокий, аристократического вида человек и сказал: “Ну, Сереженька был бы вами очень доволен”. “Что это, интересно, за типчик такой?” – про себя удивилась я. А он продолжил: “А вот ручками махать не надо, ручки надо держать на животике”.

С. С. И кто же был тот человек, который заставлял вас “ручки держать на животике?”