Е. О. Твое это или не твое. Я, например, никогда в жизни не пела то, что мне не близко.
С. С. А что вам не близко?
Е. О. Когда я только что, молоденькая, пришла в Большой театр, мне предложили спеть в опере, по-моему, Мурадели…
С. С. Я так и знала, что Мурадели!
Е. О. …предложили партию какой-то воительницы советской власти… Как же она называлась?
С. С. Не знаю.
Е. О. Нет, все знают. Комисcарша[92]. Такая большая, громаднаягромадная роль. Интересная. Я пришла к Чулаки Михаилу Ивановичу, тогда он был директор театра, я считаю, что он был самый замечательный директор театра за все века. Пришла и сказала: “Михаил Иванович, я вот такая маленькая, хрупкая, мне всей силы и мощи этого образа еще не понять…” Он меня перебил: “Так. Когда тебе не подходит какая-то опера, ты никогда не ври, просто скажи: я не хочу петь”. И я так ему и сказала: “Вот я и не хочу”. Он дал мне урок на всю жизнь, потому что я могла бы, конечно, ради карьеры согласиться на что угодно, лишь бы скорее-скорее войти в главные роли. Но душа моя не воспринимала этого, не хотела, и я пела только то, что мне близко.
С. С. Да простит нас товарищ Мурадели.
Е. О. Да, да, он был неплохой дядька. Знаете, как сказала Наташа Ростова: “Есть такие же, как и мы, есть и хуже нас”.
С. С. Елена Васильевна, а не кажется ли вам самой колдовской, самой ведьмовской в меццо-сопрановском репертуаре партия принцессы Эболи в “Дон Карлосе”? Она ведь не просто принцесса, не просто властная интриганка, коварная соблазнительница, любовница короля. Она приходит на сцену королевой со своей песенкой о фате и уходит со сцены королевой с кровавой арией
Е. О. Могу сказать, что когда я спела эту партию на праздновании двухсотлетия Ла Скала, то на следующий день получила фотографию, где было написано:
С. С. …уязвленной душе.
Е. О. Да, даже при уязвленной душе она остается королевой. Но она не колдунья, нет.
С. С. В каждой вашей партии есть все-таки доля ведьмовства. Даже Амнерис в “Аиде” Верди или Далила в “Самсоне и Далиле” Сен-Санса. Тоже приворожила, тоже заманила…