Разговор 2012 года
САТИ СПИВАКОВА Давай начнем с самого начала. Когда у тебя появилось ощущение, что опера – это твое призвание?
ДМИТРИЙ ХВОРОСТОВСКИЙ Ой, очень рано. Помню, я с самого раннего детства вместе с отцом слушал пластинки выдающихся певцов прошлого – Шаляпина, Неждановой, Собинова, Максаковой, братьев Пироговых… А потом и зарубежных исполнителей.
С. С. Твоя международная карьера началась стремительно и ярко после конкурса в Кардиффе[94]. Но сначала все-таки был Красноярский театр оперы и балета. Ты прослужил там четыре года начиная с 1985-го. Какие воспоминания остались об этом театре?
Д. Х. Самые прекрасные, теплые воспоминания. Это настоящая школа была для меня.
С. С. Предположу, что, с одной стороны, ты чувствовал, что ты дома: твоя малая родина Красноярск, свои люди вокруг. Но с другой – все равно были амбиции?
Д. Х. Конечно, о чем говорить! В том возрасте особенно. Я-то представлял: вот я – а вот Карузо. Я – и Паваротти. А давали сначала петь моржей – я так называю партии “кушать подано”. И я очень оскорблялся. Моржей я перепел в театре немало – это была великолепная школа. Одного моржа я спел, вообще не зная роли.
С. С. Это как?
Д. Х. Это был Шарроне в “Тоске” Пуччини. До сих пор не знаю, кто он такой.
С. С. То есть психологию персонажа ты не выстраивал?
Д. Х. Да какая психология! А еще я пел Ёжика в “Терем-Теремке”, кто написал эту оперу, точно не помню. По выходным, в утренниках, в одиннадцать утра. Это было обязательно. Я был дежурный Ёжик. Это была большая партия. Точнее, вторая после Волка. Волка пел Евгений Олейников. Я бы за эту роль дал ему Оскара. Он потрясающе пел. Это была находка. Мы все просто ржали, валялись по сцене, когда он пел.
С. С. А помнишь первую серьезную партию, с которой ты вышел на сцену в Красноярске?
Д. Х. Кажется, для меня первой серьезной партией был Елецкий в “Пиковой даме”.
С. С. Победа на конкурсе принесла тебе внезапную известность. Двери открылись, но почему-то не в Большой театр или Мариинку, а сразу на Запад. Это странно. Как это вышло?