Балет сделали очень быстро, и чиновники просто не успели разнюхать, что ж там такое будет. А Майя Михайловна вместе с балетмейстером Алонсо подложили на сцену театра бомбу солидных размеров, которая взорвалась, когда уже поздно было отменять.

С. С. Заставляли удлинить юбку…

С. В. Да, Щедрин тоже об этом рассказывал. С одной стороны, они пошли на какие-то уступки: юбку удлинили, особенно вызывающие эротические танцевальные пассажи сняли. Но с другой стороны, он намекал, что если балет запретят, то получится международный скандал, совсем не нужный для репутации Советского Союза.

С. С. Отойдем немного в сторону от “Кармен”. Если противопоставить двух гениальных балерин, Уланову и Плисецкую, то Уланова всегда была образом чистоты, классицизма, девственного, если можно так выразиться, восприятия балета, а Плисецкая явилась на сцене Большого неким элементом сексуальной революции. Даже в классических балетах.

С. В. Безусловно. И в этом смысле Майя Михайловна, о чем сейчас забывают, была одной из ярчайших представительниц, даже лидеров тех, кого мы называем поколением оттепели, шестидесятниками.

Именно они первыми настояли на праве выхода за “железный занавес”, на международную арену. Сейчас люди уже не понимают, какие препоны дикие нужно было преодолевать: бесконечные анкеты, собеседования, вопросы, кто первый секретарь Чилийской коммунистической партии. Все это были поводы как-то прижать человека и унизить его. А шестидесятники переломили это дело. И второе важнейшее их достижение: они раздвинули пределы возможного в плане эротического восприятия литературы и искусства.

С. С. Плисецкую, я думаю, не причисляют к шестидесятникам только потому, что шестидесятники как бы остались в своем времени и закончились. А она существовала дальше и пошла дальше во многих своих ипостасях.

С. В. Здесь я с вами не соглашусь. Дело, может быть, в размере дарований. К Плисецкой можно без обиняков применить эпитет “гениальная”. Она единственная в своем роде. Когда говорят, что Вознесенский или Евтушенко – великие поэты, тут же начинаются дебаты, а когда мы так говорим о Плисецкой, дебатов не бывает.

С. С. Соломон, не могу обойти молчанием еще одну вашу встречу. Если я сейчас до вас дотронусь, то, по закону двух рукопожатий, коснусь человека, который держал за руку Анну Андреевну Ахматову. Вы познакомились с Ахматовой еще в юности, когда учились в Ленинградской консерватории. И я, конечно, не отпущу вас, пока вы хотя бы вкратце об этом не расскажете.

С. В. Встреча началась с довольно неприятной ситуации, не связанной с Ахматовой. Я возглавлял струнный квартет Ленинградской консерватории. Володя до сих пор вспоминает, как мы играли. Он говорит, что это был один из импульсов для создания “Виртуозов Москвы”. Это для меня, безусловно, огромный комплимент. Мы действительно были очень неплохим квартетом. Играли даже наизусть какие-то вещи, выходили без пультов – настолько мы были сыграны. И я подумал, как хорошо было бы сыграть что-то из нашего репертуара для Ахматовой, которую обожал с раннего детства. Она через всю мою жизнь прошла как самый в каком-то смысле любимый, как идеальный поэт. Есть, конечно, Пушкин, наше всё. Но я скажу слова, за которые меня могут клевать: Ахматова – это наш Пушкин ХХ века.