Я это к тому клоню, что профессионализация воспитывает коллективиста, и из своих многолетних наблюдений могу сказать, что коллективная сознательность сельского работника значительно поднялась. Именно она является той основой, на которой успешно работают безнарядные звенья. Сознательность есть не что иное, как забота об общем результате, следовательно, мы вправе сказать, что снятие с себя заботы о скотине на своем дворе или огороде под окнами на сознательности человека не отразилось. Заботился о своем — стал заботиться об общем, а коль так, то не только в часы службы проявляешь заботу, но и вне службы, то есть дома, отдаешь свое время общему делу. Как видите, логически все выходит стройно и правильно. На практике, увы, так не получается.

Живя в Усть-Дёрже, я, что называется, вплотную, лицом к лицу, столкнулся с явлением, никогда не знаемым деревней, — совершенно свободными, абсолютно безнаказанными, массовыми потравами хлебов и лугов. Сначала меня удивило бесстыдное нахальство (иначе и не назовешь) иных горожан, потом вижу, что и селян это ничуть не волнует, сами то же вытворяют. Но расскажу по порядку.

Я уже упоминал голубой охотничий барак, что стоял в Усть-Дёрже, на опушке лесочка, отворотясь от деревни. История его такова: колхоз, заимев свои тракторы, начал строить механическую мастерскую, а мастерская — это прежде всего станки, а сельхозснаб таким товаром тогда не торговал, значит, надо искать богатого «дядю». Нашли в Москве. Но «дядя» сказал: станки вам будут, если отдадите нам охотугодья. Охотничьи угодья, как известно, колхозу не принадлежат, они государственные, но с помощью местных властей нашли выход: отдали заводу в аренду на десять лет. Проще сказать, на станки было куплено зверье: лоси, кабаны и зайцы — плюс разрешение поставить барак. Что касается усть-дёржинцев, то они, конечно, ворчали: на своей земле не смей с ружьем выйти, но мирились, потому что барак принес им кое-какие и блага, хотя бы то, что зимой дорогу чистили и в лавку ходить стало полегче.

В бараке, целыми днями глядя в окно, сидел Серафим, хитренький, услужливый дедок с приличной зарплатой, топил печку, выдавал постели, сторожил имущество, иногда поругивался с нашими мужиками. С открытием охоты подкатывали автобусы и окрестности наполнялись ружейной пальбой. Однажды мне довелось сходить с охотниками на лося, и тут я впервые увидел, что из себя представляет наш нынешний человек с охотничьим ружьем. Я не мог понять, откуда в сытых, обеспеченных людях такая страшенная жадность. Они делили тушу зверя с таким крохоборством, с такой руганью, что можно было подумать: это голодающие люди, они в глаза не видели мяса и, если кого обвесят на полфунта, тот непременно помрет. Не меньшее удивление вызывала у нас и работа охотников. По условиям аренды они должны были сажать для кабанов картошку, косить для косуль сено, устраивать для лосей солонцы, то есть заботиться о фауне. Картошку они, правда, сажали, с полгектара, весной посадят — и забудут. На картошке лебеда в рост человека. Осенью лебеду дергают и ищут картофелины, чтобы хоть сторожа зиму прокормить, но обычно ничего не находили, дед Серафим покупал картошку в деревне, а кабаны как-то обходились… Так вот, с одной стороны — жадность, с другой — полное нерадение, а люди-то самые сознательные, как же все это объяснить?