— Ты знаешь, о чем говорила мне ординаторша? Какое, говорит, у вас приятное лицо… Ты не согласен?

— Что ты, Веруся!

— Дай, если у тебя есть зеркальце, Юрок,— попросила она.— А то Макс смотрит на меня, как на чужую, будто еле узнает. Я в самом деле так изменилась? А мне, лишь бы не сглазить, куда лучше. Даже захотелось домой. Хотя бы на праздник. Человек, наверно, потому и человек, что у него всегда надежды, желания…

Она устала, и веки у нее смежились сами собой. Лицо окаменело, как неживое.

Вера словно поумнела, повзрослела в своих отношениях к другим. И это пугало не меньше, чем ее вид. «Неужели, как обычно, перед смертью?» — со страхом подумал Сосновский.

Сочувственно сморщившись, он погладил руку жены и отвернулся от кровати. Нет, она была очень дорога ему и теперь, малознакомая и — неча кривить душой — страшная. Что он мог любить в ней? Ее худое, поузевшее лицо, на котором трудно уже найти милые черты? Или ее изможденное беспомощное тело? Конечно, нет! Но он все же любил ее — не память о ней, не ее прежнюю, а ту, которую видел перед собой. Сосновский склонился над женой и снова поцеловал ее.

Вера открыла глаза и благодарно улыбнулась ему.

— Мне кажется, Макс,— сказала она,— когда я вернусь домой, мы будем с тобой жить лучше, чем жили. Тебе прислали пропуск на трибуну?

— Прислали, Веруся.

— Возьми Леночку и Соню… А Шарупичам передай, что я прошу простить меня. Все стараются, чтобы лучше было. Но не у каждого выходит лучше… Почему это так, Макс? Ты думал об этом?..

Кое-что казалось подозрительным. Вера, например, замечала, что последнее время муж приходил в те дни, когда посещать больных не разрешалось. Вчера, вопреки правилам распорядка, пустили Татьяну Тимофеевну, которая принялась горячо убеждать, что Вера выглядит чудесно. «Вы поправились, Верочка, заметно поправились!» — повторяла она, намекая этим, что болезнь ее, мол, не опасна, ибо больные раком худеют катастрофически, и в то же время торопливо подносила платок ко рту. А вот сейчас пришел сын. «Неужели прощаются?»

Делалось жутко. Но появлялись другие мысли, и страх отходил.

На самом деле, что удивительного, что для главного инженера автозавода больница делает исключение? Макс любит ее и теперь. Она чувствует это, видит по тому, как он горюет о ней. И разве удивительно, что он привел с собой Юрия? А Татьяна Тимофеевна верна себе. И, сочувствуя, не забудет влить ложку дегтя. Такая уж натура. Передавали, что не так давно она спросила у своей больной подруги: «Тебя, Люся, давно оперировали? Неужто два года назад? Смотри ты! А мать моего Кашина всего год прожила после такой операции…» Доре Диминой сочувствовала так: «Большие ноги у вашей Раечки. Правда? Хотя ничего. Моя работница тоже сороковой размер носила…» Бог с ней, с Кашиной!..