Остаток вечера мы провели на лавках, притаившись как чуткие звери, каждый с топором или мечом возле себя. Но никто не позвал нас на битву, лишь ветер свистел в человеческие кости.

* * *

На рассвете мы с Бьёрном спустились вниз на пристань, были предрассветные сумерки. Ветер стих, вновь прибывшие суда стояли на якорях. Мы поднялись сзади на бруствер, откуда хорошо можно было разглядеть корабли. Тот, на котором побрякивали человеческие кости, был больше остальных, надводный борт был выше, и на нем была палуба, как на кораблях Олава. Остальные были ниже и уже; скейдер был быстроходным судном без палубы. Люди в нем лежали рядом друг с другом, закутываясь в шкуры и одеяла, а их топоры и мечи находились рядом.

Пока мы стояли там, какой-то человек поднялся на палубу боевого корабля. На нем была ряса, похожая на ту, которую носят монахи, поэтому было невозможно разглядеть его лицо. Он подошел к леерам и сделал то, что нас с Бьёрном повергло в ужас. Он опустил свою левую руку на верхний край обшивки лодки и обхватил ее своей правой рукой. После этого он издал страшный крик и рывком выдернул свою левую руку. Так он там и стоял с обрубком, торчащим из рукава куртки, и по всей пристани раздавался его грубый смех.

Чуть позднее утром я рассказал Ульфару Крестьянину об этом человеке со съемной рукой. Мы стояли посреди холмов, и он показывал, как правильно бить топорищем. Крестьянин сказал, что этого человека звали Глиме, и посоветовал держаться от него подальше. Торвар Безбожник, один из товарищей Крестьянина по сражениям, пришел посмотреть, как проходят занятия. Он добавил, что Глиме был близким другом Сигвальди, но как-то раз он имел неосторожность убить хёвдинга. Произошло это неподалеку от форта Бурицлава, Глиме был один, пьяный, его легко схватили и подвесили внизу на городском рынке. Все венды собрались вокруг него и кидали в него грязью. Позднее пришел палач и жег его каленым железом, они отрубили ему руку и то же хотели проделать с его головой, но Сигвальди пронюхал это и отправил много серебра, чтобы выкупить Глиме за три или четыре убийства. Но тот, кого спасли от ножей и каленого железа палача, уже не был тем Глиме, которого знал Сигвальди. В нем поселилась жгучая ненависть, причем не только к вендам, но и к любому, осмелившемуся встать у него на пути. Поэтому нам следовало держаться подальше от Глиме. Если бы он снова вынул свою деревянную руку, мы бы не смогли сдержать смех. А он пришел бы в бешенство.

Мы упражнялись на топорах вплоть до обеда, как обычно. В длинном доме было непривычно тихо, пока мы ели. Хальвар подошел ко мне и прошептал, что Торкель был у Вагна и Аслака и что они просидели вместе целую ночь.