— Я буду за тобой, — она сжала его руку. — Как мы планировали.

— Неделя, — твердо сказал Робин. — Ты вернешься в Кариту через неделю?

— Да, — если все пройдет по плану. — Вернусь.

Если пойдет не по плану… Мисаки не могла сейчас думать об этом. Если она позволит разуму пойти в ту сторону, она не сможет отпустить рукав Робина.

— Да, — Робин кивал себе, а не Мисаки. — Ты умнее в этом, чем я. Я доверяю тебе.

«Глупый», — фыркнул голос в ее голове, но его заглушила часть нее, которая надеялась, что Робин был не так глуп, что его доверие не было ошибочным. Задумавшаяся, она не заметила, как Робин склонился, пока его губы не встретили ее.

Она напряглась с тихим звуком удивления. Вода, которая пропитала вещи Робина, нагрелась тайей, шипела паром, касаясь холодной кожи Мисаки. Робин не отпрянул от холода, как разумный таджака, а прильнул, пил холод, словно страдал от жажды. Мисаки таяла.

Поцелуй был одной из странных практик Кариты, которые сначала пугали Мисаки, а потом соблазнили. Романтический обычай попал в Кариту от белых рабов из Хейдеса на пике колоний Яммы. Многие таджаки не целовались, но Мисаки помнила, как думала, когда губы Робина впервые легли на ее, что она никогда не была так рада тому, что этот таджака рос в трущобах белых варваров.

Укутанная его жаром, она гадала, как это заманивало белых адинов без джийи или тайи. Где была магия, когда ничего не шипело между ними? Где был восторг в поцелуе, который не искрился, не вызывал пар и жжение? Робин держал ее, обвив паром, а потом прервал поцелуй.

— Прости, — сказал он, Мисаки коснулась покалывающих губ, стараясь выглядеть возмущённо, а не восхищённо. — Я должен был… на всякий случай… Прости. Я просто нервничаю.