В Арашики путь был долгим, но фонарь Мисаки горел всю дорогу, хотя дождь не прекращался. Поцелуи все еще покалывали на губах Мисаки, как и ее обещание «Я буду за тобой». Она вышла из-за деревьев у утёса, спустилась по мокрой лестнице в склоне, фонари подмигивали, озаряя окна могучего Арашики. Почти весь регион использовал электричество в домах для освещения, но бури, бьющие по Арашики, делали электричество ненадежным. Они все еще использовали переносные фонари-кайири для света.

Лестница в Арашики была с грубыми перлами, чтобы Цусано и гости не рухнули в океан внизу. Мисаки не боялась упасть, как в детстве. Она уже не создавала тонкий слой льда под таби, чтобы каждый шаг был закреплен на камне в ветреную погоду. Камни и высота уже не пугали ее. За последние четыре года ее страхи стали крупнее и менее физическими.

— Ах, Мисаки, — Тоу-сама подарил ей широкую улыбку, когда она вошла. — Твой друг сел в автобус?

— Да, — волосы и юката Мисаки промокли, но быстрый взмах руками превратил воду в пар.

— Надеюсь, вы попали туда до дождя.

— Нет, но он будет жить. В Карите порой идет дождь. Он просто не привык к такому, как тут.

Робин провел неделю в Арашики. Некоторые говорили, что было глупо пересекать мир, чтобы остаться ненадолго, но Робин не мог долго быть вдали от своего города, все развалилось бы. За несколько дней в доме Цусано он смог подружиться со всеми, несмотря на языковой барьер. Это делал Робин. Он все сделал, чтобы это сработало. Теперь Мисаки нужно было постараться.

Она нервно вдохнула.

— Что-то не так, Мисаки?

— Он уехал, и мне… нужно поговорить с тобой, Тоу-сама.

Она хотела выждать до завтра. Было уже поздно, и ее отец скоро пойдет спать, но она не могла ждать. Она не сможет отдыхать, если вопрос останется в ее разуме.

— Буря только начинается, — сказал он. — Дальше нужно говорить внутри.

Мисаки прошла за отцом во внутреннюю гостиную Арашики, так глубоко, что она была, по сути, пещерой в склоне утеса. Даже тут дождь все еще громко бил по стенам Арашики, смешиваясь с шумом волн, бьющих по камням внизу. Мисаки села на колени напротив отца, опустила фонарь между ними.

— Ну, Мисаки, — мягко сказал Тоу-сама, — что такое, дитя?

— Тоу-сама… я не хочу тебя оскорбить…

— И не оскорбляешь, Мисаки, — его тон был легким, веселым. — А собираешься?

— Просто… Я знаю, что тебе тяжело далась моя помолвка с Мацудой Такеру. Я не хочу, чтобы ты думал, что я не ценю это. Я ценю. Правда. Но… П-просто… — Наги, почему она так запиналась? Она вдохнула, чтобы собрать слова. — Я знаю, что Робин сказал тебе… я просила его сказать тебе… что он тут был для проекта.