— Мисаки, — что-то в тоне Казу стало мрачнее. — Он тебя не ранил?

— Нет, — не физически. Физическую жестокость Мисаки могла стерпеть. Это она понимала.

Она должна была упрекнуть брата, сказать ему, что дела лорда с его женщиной были личными, но материнство сделало ее мягче. Она не могла упрекать Казу, когда он смотрел на нее с открытой тревогой.

— Ты вырос хорошим мужчиной, Казу-кун, — сказал она. — Но часть роли великого лидера — понимание, где твоя ответственность. Твоя тревога трогательна, но у тебя есть своя семья и своя деревня. Дай старшей сестре самой о себе позаботиться, нэ?

Казу хотел сказать больше, но закрыл рот и кивнул. Он вырос.

— А ты? — спросила Мисаки. — Я не смогла спросить о твоей жене и детях. Как они?

Она смотрела с теплом и каплей зависти, как ее брат засиял. Вопрос вызвал у него счастливый лепет о высоких оценках его дочери в школе, первых словах его малыша и ребенке, который родился летом.

— Кайда упрямая теперь, когда подросла. Слава богам, Айча терпелива. Я не знаю, как бы я справлялся с тремя малышами, как она. Та женщина — святая.

— Ты ее любишь? — вопрос вылетел у Мисаки, хотя замер за губами на пару мгновений. Может, был странно спрашивать такое, но ей нужно было знать.

Казу растерянно притих.

— Что?

— Твоя жена, Айча. Ты любишь ее?

Казу моргнул.

— Я… — судя по тому, как он нахмурился, вопрос ему еще не задавали. — Да, — сказал он после долгой паузы.

— Ты только понял? — тон Мисаки был шутливым, но любопытство — искренним. — Ты женат на ней семь лет.

— Это было не сразу, — сказал Казу. — Ясное дело. Мы были почти незнакомцами, когда сыграли свадьбу. Сначала она беспокоила меня. В первый год она тосковала по дому. Скучала по семье и полям в Хакудао. Я вырос в Арашики, так что не понимал, как неприятно кому-то, кто боится высоты, бури и океана, там жить.

— Ты боялся бурь, когда был маленьким, — отметила Мисаки.

— Но ты всегда знала, какими словами меня успокоить. И то, как ты говорила со мной, помогло, когда мне нужно было успокаивать мою жену.

— Серьезно? — удивилась Мисаки. Она помнила, что была нетерпеливой с Казу, когда он плакал.

— Ты была всегда терпеливой… И я был терпелив с ней, а после года она оказалась хорошей.