Может, она была сильнее него. Может, он не мог преодолеть женщину, внутри которой была сила армии. Но она была права. Мацуда не отступал перед невозможным.

Такеру вытянул джийю, чтобы создать клинок, но Мисаки опередила его. Она сорвала ножны с бедра и ударила ими по лицу Такеру. Ножны были из того же зилазенского стекла, что и меч, потому что ударило сильнее, чем мог лед или металл, с каким Такеру сталкивался.

Он пошатнулся, она ударила его ногой по животу. Десятки лет никто не бил его так, чтобы сбить, но в ужасно сильном состоянии Мисаки ее ступня выбила дыхание из его тела, и он отлетел сквозь снег.

Когда он встал на четвереньки, Мисаки стояла над ним, тяжело дыша, ее волосы свободно трепал ветер. Она забрала меч, хотя ножны еще были в ее левой руке, как второй меч. Сквозь ножи боли в ребрах Такеру узнал стойку, похожую на Такеру, и гадал, где она научилась биться двумя мечами… Где она взяла столько сил? Никто не бил его так больно после отца.

Снег тянул Такеру, предлагал нежно забрать его боль. Его пальцы раскрылись в манящем холоде, готовые поддаться, но Мисаки глядела на него, выжидая. Тот взгляд впивался в него, удерживая, как когти — или пара рук.

Такеру не отдался снегу, а впился в него ладонями. Он сжал кулак, и снег поднялся по нему. Казалось, он отдавал все, что Такеру посылал в него больше сорока лет: синяки брата, крики матери в бессильном гневе, девятнадцатилетняя невеста подавляет всхлипы, закрыв лицо руками, бамбуковый прут отца бьет по нему.

Прут стукнул его по уху, стал грохотом бомб на склонах Такаюби. Он ударил по спине и стал кулаками Котецу Ацуши, который умолял Мамору вернуться за его отцом. «Прошу, Мацуда-доно! Прошу!». Он ударил его по руке и стал Кровавой Иглой Мисаки. Он попал по его костяшкам, и он ощутил, как они вонзились в зубы Мамору, пуская кровь во рту мальчика.

«Держи линию», — сказал он, когда сын смотрел на него в страхе.

И Мамору сделал это. Он защитил Такаюби всем, чем мог.

Теперь была очередь Такеру.

Сжимая в руках правду своей жизни, он встал.

Мисаки бежала к нему, последняя и самая важная часть его жизни неслась к нему. И он видел их обоих: женщину, которая нуждалась в своем муже, и мужчину, который нуждался в жене.

Ясность стала острой, как лезвие.

Шепчущий Клинок встретился с ножнами Мисаки, рассек их. Ее глаза расширились, и она улыбнулась — Боги, улыбнулась — открыто, и это было красивее всего в Дюне.

Ее меч ударил по широкой стороне Шепчущего Клинка Такеру, сбивая его с курса, но в этот раз лед не разбился. Даже не треснул.