— Что? — Робин искреннее удивился. — О чем ты говоришь?

— Когда мы были младше, я прибыла в твою страну, не понимая, что ты, Эллин или кто-то в Карите пережил, и я была груба.

— Не думаю, что ты была такой.

— Но я была, — печально сказала Мисаки. — Я была богатой эгоисткой, не понимающей, что ты пытался сделать, и почему это было важно. Я использовала тебя и твою работу, чтобы утолить жажду опасности, и это было неправильно. Я мерзкая.

— Я бы не назвал тебя такой, — сказал он, сострадания было больше, чем она заслуживала. — Может, перегибала.

— Как ты можешь так говорить? Я относилась к жизням твоих людей ниже, чем к своей. Я видела их страдания и просто… мне было все равно. Я так холодна, что это было не важно, пока я… пока мой дом, соседи, мой… — она сжала губы и опустила ладонь на голову Изумо, притянув мальчика к своей ноге.

— Твой сын? — мягко сказал Робин.

— Я часто думаю о нем, думаю о телах, которые бросал Каллейсо… сыновьях и дочерях людей. Я не признавала это, — она была не лучше полковника Сонга и его солдат, которые презирали павших воинов Такаюби, считая их потерянными фигурами игры. — Так что мне нужно извиниться. Прости, что относилась к твоей жизни как к игре.