— Я не злился на тебя за это, Мисаки.

— Как? — поразилась она. — Как ты можешь все прощать?

— Ты не могла понять. Это не понять, пока не испытал сам. Я это знаю.

— Это не делает это правильным.

— Нет, но таковы люди. Я знал, как только начал формировать идею Жар-птицы, что никто не поймет. Это было не важно. Я должен был сделать это. Тебе хватило веры идти за мной в опасность, даже не понимая, почему. Я всегда буду благодарен за это.

— Ты знаешь, что это была не только вера, — тихо сказала Мисаки.

— Я все равно польщен.

Они не могли сказать больше о том, что между ними было, чем они были.

— Мисаки, пока мы извиняемся. Прост, что я не… — конечно, Робин не мог это сказать. Он не мог сказать, что должен был забрать ее. Он вздохнул. — Для того, чья работа — помогать людям, порой… я могу быть очень плохим в понимании, как лучше поступить. Прости, если я тебя подвел.

Мисаки не знала, что сказать. Она не могла повторять то, что сказала Робину в их прошлую встречу — что она не хотела его, что он был ниже, чем она, что он не так понял их отношения. Она не могла быть с нами такой жестокой еще раз, особенно, когда это не было правдой. И разве не было так же жестоко сказать ему правду? Что она хотела его больше, чем следующий вдох, что она отдала бы все, чтобы он забрал ее, что она сдерживала агонию годами? Вместо этого она молчала.