Я резко развернулся и покинул помещение.

Самоубийство – это не то, что мне было нужно.

Оказавшись в камере, которую выбрал своей комнатой, я закрыл дверь. Внезапно она напомнила мне то, для чего и предназначалась ранее: тюремную камеру, в которой я был заперт.

К черту мои высокие идеалы. Я должен был убить Атрея, когда представлялся шанс. Это позволило бы избежать большего кровопролития, большей глупости, большего зла. Город голодал. Те, кто требовал справедливости, обращали свое насилие друг на друга. Внутренний Дворец оставался непреклонен, как и Отверженные. А те войска, что пойдут по реке Фер, загонят нас в угол, из которого не будет выхода.

В дверь постучали, и, подняв голову, я увидел стоящего в дверном проеме одного из юных Отверженных, которого я сразу не узнал, чьи золотые волосы были повязаны зеленым шарфом. Когда она приложила палец к губам, я осознал, что знаю ее.

– Крисса?

– Говори тише, – сказала Крисса, – и приведи Кора.

ЭННИ

Я дошла до предела, когда город, протесты и Отверженные перестали иметь значение, и единственное, о чем я могла думать, – это еда. После неудачных переговоров Атрея с Отверженными на мосту у Хаймаркета мы с Пауэром вместе вернулись в Обитель, и он отвел меня в мужское общежитие. Там было пустынно, кровати заправлены, на столах чисто. Я не могла даже вспомнить, когда госпожа Мортман в последний раз проводила инспекцию, но привычки было трудно искоренить. Пауэр подвел меня к своему столу и, опустившись на колени на пол рядом с ним, открыл самый нижний ящик. Оттуда исходил прогорклый запах. Я поднесла рукав к носу.

В ящике была сложена дюжина-другая краденых трапезных мисок, чье содержимое уже начало портиться.

В течение нескольких месяцев я осуждала нежелание Пауэра отказываться от золотого пайка, но теперь поняла, что все было совсем не так. Он ел так же мало, как и я.

А остальное прятал здесь.

Я опустилась на пол рядом с ним, как будто мы сидели у костра.

– Это не так уж плохо, если соскрести плесень, – пробормотал Пауэр, стараясь не смотреть на меня.

Он передал мне миску каши, усеянную черно-зелеными пятнами, и, словно мы собрались на официальном ужине, галантно протянул мне ложку. Вторую взял для себя.

Я опустила взгляд в миску, чувствуя, как меня охватывает знакомое ощущение – словно я слишком сильно нагнулась над берегом и смотрела на свое отражение в темной воде. Я слишком хорошо помнила, как водяной червяк извивается в моей ладони.

А потом мир перевернулся, и я запихнула в рот протухшую кашу. Я была настолько голодной, что она показалась мне вкусной.