– Сколько гостей вы собираетесь пригласить? – спросила она.

– Никто никого не приглашает, все сами приходят. Разве ты никогда не ходила на поминки у себя дома?

– Не припомню ничего подобного…

Все больше и больше людей приходили в дом О’Конноров, выражая соболезнования и принося поминальные открытки.

– Я должна пойти поддержать папаню, – сказала Эшлинг.

Они сидели в своей комнате, как обычно, открыв двери, чтобы знать, что происходит в доме.

– Хорошо. Я уложу малышку и тоже спущусь. Скажи мне, чем я могу помочь.

– Да просто разговаривай, смейся, не давай людям унывать.

– Смеяться?

– Ну, немного. Это всегда помогает несколько разрядить атмосферу, но, конечно, не тогда, когда произносят официальные речи.

* * *

Сотрудники похоронного бюро вынесли гроб Эйлин в пять часов вечера. Семья медленно следовала за ними, опустив головы. По всей площади стояли люди в почтительном ожидании. Мужчины сняли шляпы и шапки. Гроб несли четверо носильщиков, и, когда они проходили мимо, все крестились. Выходившие из автобуса пассажиры остановились, чтобы пропустить процессию, и тоже осенили себя крестным знамением. Шествие поднялось на горку к церкви, где звонил колокол, нарушая приятную атмосферу теплого летнего дня.

Казалось, они простояли у гроба в глубине церкви бесконечно долго. Все жители Килгаррета, один за другим, подходили и жали им руки.

– Она была замечательной женщиной.

– Чудесная жена и мать.

– Вам всем будет ее не хватать, такая прекрасная женщина.

– Она никому слова дурного не сказала.

– И ты говоришь, что это еще не похороны? – прошептала изумленная Элизабет на ухо Эшлинг.

– Нет, конечно. Похороны будут завтра. Сегодня еще только в церковь принесли.

Дальние родственники и постоянные покупатели вернулись в дом, чтобы выразить соболезнования Шону. Пришедшим предлагали сэндвичи и чай, а мужчинам еще и виски. Последние посетители ушли в одиннадцать вечера.