В комнате, где спала и умерла Эйлин, убрали все следы болезни, навели порядок и проветрили.

– Как ты думаешь, папане стоит ночевать там сегодня? – спросила Морин у Эшлинг.

К ней уже обращались за указаниями, хотя Морин была старшей в семье, но по ней этого не скажешь.

– Конечно стоит. Он ведь спал там все время, на маленькой кровати, пока маманя болела. И разве ему не придется там спать всю оставшуюся жизнь? Пегги уже все убрала, перестелила постель, так что, разумеется, папаня будет спать там. Это же его комната.

Эшлинг подошла к отцу, взяла его за плечи и повела наверх.

– Невозможно поверить, – сказал он.

– Я знаю, папаня.

– Нет никакого смысла что-то делать, нет смысла дальше жить. Я не вижу никакой причины, чтобы чем-то заниматься, вставать по утрам, идти на работу…

Эшлинг внимательно посмотрела на него. Папаня согнулся и выглядел гораздо старше своих шестидесяти с хвостиком.

– Да уж, маманя наверняка обрадовалась бы, услышав подобные разговоры, когда и дня не прошло после ее смерти. Маманю еще даже не похоронили. Вот прям с ума бы сошла от радости. Ради чего она трудилась столько лет?

– Ты права, детка. – Папаня выпрямился. – Пойду-ка я на боковую.

– Я загляну минут через десять. Хочу убедиться, что с тобой все в порядке.

Когда Эшлинг вошла, отец, в розово-серой пижаме, застегнутой на все пуговицы, одиноко лежал в огромной кровати. Его взгляд уставился в одну точку, по лицу текли слезы.

– Она была очень хорошей женой.

Эшлинг присела на кровать и потрепала его по руке:

– Вам обоим неимоверно повезло прожить в счастливом браке тридцать шесть лет. Мало кому так везет, папаня, так что попробуй посмотреть с такой стороны.

– Да… ладно… попробую.

* * *

– Как ты думаешь, что было хуже всего? – спросила Эшлинг с покрасневшими и заплаканными глазами,

Они сидели в своей комнате с большим стаканом виски каждая.