Бернард ненадолго замолчал, переводя дыхание.

– После смерти мамы меня мучали кошмары. Мне казалось, что духи и монстры, от которых она нас защищала, делая амулеты, хотели меня съесть, что они преследовали и выжидали, когда я буду совершенно беззащитен – во время сна, – чтобы напасть. Доходило до того, что я просыпался ночью и понимал, что нахожусь в доме совершенно один. Отца не было. Потом он, конечно, приезжал и снова бежал в лабораторию, позабыв обо всем. А мне приходилось бороться с моими монстрами в одиночку. Он все больше и больше уходил из реальности, засиживался в гостиной или на кухне допоздна, подолгу изучая сделанные фотографии, будто что-то искал на них. Бывало, он так сильно был занят ими, что совсем меня не замечал.

Юэн замер на стуле. Он даже боялся дышать. За все время их знакомства Бернард никогда не говорил так много.

– Иногда мне удавалось взглянуть на его работы. Я не помню, что было на них изображено, но помню чувство тревоги, которое они вызывали. Это усиливало кошмары, и мне казалось, что они никогда не закончатся. Потом приехала Эллен, наорала на отца и забрала меня с собой в другой город. Я не понимал, что с ним происходило. Эллен объяснила, что потеря близких действует на всех по-разному. Некоторое время спустя мы узнали, что у отца случился инфаркт. Медики быстро поставили его на ноги, однако это не прошло бесследно, появились проблемы с сердцем. Вскоре после выхода из больницы он вернулся за мной. Эллен, конечно же, боялась отпускать меня с ним, но Грегор заверил ее, что теперь все будет в порядке.

Юэн помнил, что аналогичную историю рассказывала ему Эллен на похоронах Грегора Макхью. Со стороны Берни все, конечно, звучало трагичнее. Юэн даже боялся смотреть в его сторону.

– Какое-то время мы жили здесь вместе, она хотела лично проверить, что все действительно в порядке. Было. Частично. Фанатичное увлечение отца фотографией сошло на нет. Насовсем. Сотни снимков, которыми были завалены гостиная, кухня и лаборатория, исчезли. Остались в основном только самые старые, которые отец делал еще до смерти мамы. Я больше не видел, чтобы он брал в руки фотоаппарат. На мои вопросы он отвечал, что перегорел к фотографии. Какое-то время он еще работал редактором в газете, но пост фотографа окончательно сдал, потом перебрался на почту. Конечно, он не стал таким же, каким был до смерти матери. Он казался угрюмым и серым, но уже старался быть хорошим родителем. Мы вроде как даже стали похожи на обыкновенных отца с сыном. Только раньше нас объединяли фотографии, а после случившегося… общее горе? Отец больше не помогал мне с фотографиями, не советовал, как и что лучше сделать, никаким образом не поощрял увлечение, игнорировал мои просьбы и вопросы. В итоге я понял, что мне надо изучать все самому. Лабораторию в студии помог организовать Чилтон, потому что когда я занимался фотографиями дома, отцу это не нравилось. Как-то так мы и жили. Я не знал, что творилось у него в комнате и почему он был так холоден, когда я что-то говорил про фотографии. Наверное, всему этому была причина. Но я ни черта не понимаю.