Они потом говорили, что не хотели сеять панику, они не хотели сеять панику и потому позволили людям умереть.

– Значит, можно было эвакуировать всех? Всех людей на земле?

– Конечно же нет. И это было понятно уже тогда, когда Мэйленд заполнился почти весь. Было ещё несколько таких городов, принявших переселенцев.

– Вы также следили за этими городами?

– Конечно, мы для того и подготовили их. Правда, их жители ничего об этом не знали, но это было не важно.

– Жителей этих городов вы также впоследствии усыпляли?

– Да, программа искусственного восстановления человеческой популяции была единой для всех.

– Учёные, те, что работали с вами, им пришлось эвакуироваться из самого эпицентра?

– Да, мы улетали на вертолётах. Некоторые из них были с жёнами и детьми, они работали уже по полгода, и именно тогда семьи приехали их навестить. И им ещё повезло. Те, кто оставили родных в своих городах, больше никогда их не встретили. К счастью, у большинства наших учёных просто не было жён и детей.

– Но у кого-то они были…

– Да, и мы поселили их в Мэйленде. Точнее, их жён.

– А детей оставили себе, в этом городе будущего?

– Да, детей мы забрали. У всех.

Следователь смотрел на Хольцмана, не отрываясь. Когда сталкиваются две морали, это как разговор слепого с глухим.

– Как вы разделили людей? Почему вы их разделили? Это же семьи, – вымолвил наконец полицейский, когда желание расквасить этому учёному морду удалось усмирить.

Хольцмана даже затошнило от такой сентиментальности. Может, этот чудак в полицейской форме и правда никогда ни в кого не стрелял, иначе как оправдать этот местечковый гуманизм.

– Когда мир в опасности, – продолжил медленно Хольцман, как по буквам объясняя ребёнку ценности, понятные всем, – когда человечество на грани вымирания, нет никакого времени для сантиментов. К тому же это был мой план Б.

– План Б?

– Да, на случай, если трагедия окажется гораздо больших масштабов.

– И она оказалась…