Он вздыхает:

– Вот и я не забыл, как ни стараюсь. Кстати, его совсем не так звали. Мы еще тогда догадались, что имя подставное.

– Помню.

– А звали его Николас Караччи. И он покончил с собой.

– Самоубийство, да?

Адам качает головой.

– Он, видно, пытался провернуть похожий трюк с какой-то леди в Чикаго. Но… что-то пошло не так. Обратка ему прилетела вроде.

Я кладу ладонь ему на плечо.

– Ну и как ты себя чувствуешь?

– Как чувствую? Жену я хочу назад, вот как я…

Он не выдерживает – прячет в ладонях лицо и громко, взахлеб всхлипывает. Я похлопываю его по спине, а сама надеюсь, что девочки не видят.

– Что я ей наговорил, – бормочет он.

– Адам. Не надо.

– Когда она ушла. Она уже опять подсела, по полной программе, сошлась с этим красавчиком, который отсыпа́л ей пилюли полными горстями, как конфеты. Я сказал ей тогда, чтобы она близко не подходила к детям.

– А что ты еще мог сказать?

– Я сказал ей, что не хочу, чтобы девочки видели, как их мать трахается за наркотики, словно дешевая шлюха…

Я обнимаю его, прижимаю к себе, а он плачет и всхлипывает.

– Ты должен был защитить детей, – шепчу я. – Ты пытался помочь ей, и смог бы. И она смогла бы все преодолеть. Но появился он и таблетками завлек ее на темную сторону. Он сделал из нее совсем другого человека. Нельзя же было допустить, чтобы девочки все это видели…

Я тоже хорошо помню это время. С Моникой я говорила по телефону каждый день; иногда мне звонил и сам Адам, вне себя от горя. Я должна была помочь тогда сестре, но не смогла – слишком глубоко меня затянула собственная зависимость. К тому же я чувствовала себя не в своей тарелке, ведь раньше мне никогда не приходилось давать советов сестре, которая преуспела в жизни, а я – нет.

– Я принял бы ее назад, – говорит он дрожащим голосом.